Компромат на Ватикан - Елена Арсеньева

Ну, Сергей поднял руки. А что он еще мог сделать? Ну, раскрылся, конечно. Увидел ненавидящий прищур смуглого, увидел его надвигающийся кулак. Дернулся назад, но опять не помогло, потому что сзади оказалась колонна. Такой удар в живот кого угодно заставит загнуться…

Он сполз на пол, как будто сквозь туман слыша детский плач, потом вдруг крик:

– Что вы делаете? Зачем вы захватили детей?

Сергей пытался открыть глаза, но не мог, такая судорога боли сводила лицо. Кто-то жался к нему, пищал рядом; он слабо повел рукой, ощупывая детские головы. Катя, Оля, Алик, Егор, Ваня… Все набежали, все притулились к нему, будто цыплята под крылышко. А он – как мокрая курица, он вздохнуть не может без того, чтобы не застонать, не то чтобы защитить кого-то.

Значит, не дыши, не пугай их еще больше.

– Отпустите их немедленно!

Снова тот же голос – странный выговор, слишком твердый, чужой.

Наконец-то удалось разлепить ресницы.

– Вы с ума сошли!

Да, это тот бородатый, бледный, в черном пальто. Он тоже попался. Пытается вразумить этих придурков. Безнадежно, Сергей в этом успел убедиться! Теперь и незнакомец убедился: получил от Вахи стволом в подбородок, широко взмахнул руками, завалился на спину. Затих.

Дети опять завизжали, но Ваха обернулся, повел пистолетом – и Сергей, коротко резко переводя дыхание, опять расставил руки, собирая, прижимая к себе перепуганных детей:

– Тихо. Ти-хо.

– Дядя Сережа!..

– Тише. Я здесь. Я с вами. Ничего.

Вот именно, ничего. Ничего бы этого не было, если бы ты не вылез со своими дурацкими баксами, не полез выяснять отношения с серым менялой! Вот это и называется – жадность фраера сгубила. Нет, не жадность, а гордость. Гордость твоя комом вбита тебе в желудок, в челюсть, от нее голова раскалывается. И из-за нее, этой гордости твоей, из-за тебя попали в страшную беду дети. Из-за тебя!

Из дневника Федора Ромадина, Рим, 1780 год

Продолжение записи от 30 января

«…в 1505-м кардинал Ипполито хотел понравиться одной даме, своей родственнице, любовником которой был дон Джулио д’Эсте, его побочный брат. Ходили слухи о страстной любви, которую братья питали друг к другу. Но эта дама развела их. Однажды Ипполито стал упрекать ее за то, что она оказывала предпочтение его сопернику; она же оправдывалась тем, что ее покорили прекрасные глаза дона Джулио. Кардинал вышел от нее в ярости и, узнав, что брат его был на охоте, настиг его в лесах, расстилавшихся по берегам реки По, заставил слезть с коня и приказал слугам выколоть ему глаза в своем присутствии. Если правдивы слухи, эти глаза некогда взирали на него отнюдь не с братской любовью!

Юлий III тоже не забывал о своих удовольствиях. Он любил одного молодого человека, которого сделал кардиналом в восемнадцатилетнем возрасте под именем Инноченцио дель Монте.

Я перечислил имена, принадлежащие прошлому, хотя зачем заглядывать в этакую глубь веков? Папа Пий, Анджело Баски[20], считался еще в пору ожидания своего высокого назначения самым красивым из кардиналов. Он встречался с молодым монсеньором Аннибале делла Дженга, тоже удивительным красавцем, – причем встречался в великой тайне. Кроме того, он пользовался благосклонностью некоей дамы…»

Насколько я понял, этот отрывок принадлежал к тем записям, в которых перечислялись, так сказать, святейшие забавы. О большинстве я уже прочел. Эти две постыдные заметки лишь усугубили мои подозрения относительно позора, который привелось испытать Серджио. А то, что я прочел далее, окончательно расставило все точки над i.

«…наконец я смог открыть глаза и отереть с них слезы. Повернулся и встретил его взгляд. Выражение, с которым он глядел на меня, не подлежит описанию. Так, значит, он все же получил, чего желал? Не постигаю, не постигаю… но он целовал мне руки, шепча слова, которые мне стыдно будет повторить даже на исповеди…

Господи, Боже, на исповеди! Перед кем?!

Джироламо взирал на все происходящее с каменным лицом. Потом – не в тот страшный миг, а потом, позже – я подумал: а ведь ему не впервые выступать в роли помощника палача. Сначала он помогал удерживать меня; потом, когда силы во мне угасли, отошел в сторону и так стал, сложив на груди руки, глядя пристально и холодно. Он не был удивлен, не был поражен. И все-таки случившееся не оставило его равнодушным: я видел, как бешено билась жилка на его виске.

Быть может, он решил, что отныне я стану пользоваться теми привилегиями, коими прежде обладал он, и завидовал заранее?

Безумец. Не говоря уже о позоре, который невозможно пережить, а тем паче – испытывать заново, никогда больше я не пожелаю видеть этого рабского и в то же время торжествующего выражения в глазах человека, коему поклонялся всем сердцем и коего любил, как отца. Как небесного отца своего!

Смешно, смешно… однако нет у меня сил ни смеяться, ни рыдать.

…И вдруг добавил, глядя все с тем же выражением – странным, новым для меня: чудилось, адский пламень вспыхнул в его глазах:

– И не бойся греха – я сниму его с тебя. Но ты должен знать, что от меня никто и ничего не узнает. Ведь грех утаенный – наполовину прощенный!

Воспоминание ударило меня в голову, словно камень. Да ведь он беспрестанно цитирует человека, которого прежде не называл никем иным, а только нечестивцем и богохульником. Это слова из «Декамерона» Боккаччо! Постыдный цинизм. Цинизм…

…прежде мне казалось, что он взирает на меня, как некогда Господь смотрел с небес на своего сына, которого создал ради спасения человечества, – с печалью и гордостью. Теперь я вижу взор диавола, который определил созданию своему участь быть разрушенным, разбитым вдребезги о то же самое чувство, которое его породило.

Его взгляд преследует меня даже сейчас. Вот уж воистину отеческая любовь! Подумал: а что, если Джироламо – единокровный брат мой? Чудовищная мысль, однако сейчас я готов поверить во все. Если так, то он лучший сын, чем я. Ведь его преданность, его уважение к отцу не поколебимы ничем, они фанатичны, как вера в Бога. Наверняка отец земной является для него воплощением Отца Небесного. Моя же преданность, мое уважение к нему зиждились, оказывается, на довольно-таки зыбкой основе. Всего лишь на вере в чистоту духовную и чистоту помыслов…»

Я поднял руку и утер холодный пот, который щедро оросил мое чело. Несть числа открытиям, которые пришлось мне совершить!

А что, если мать Серджио некогда оказалась в таком же положении, как теперь – Антонелла? Что, если мать Серджио всю жизнь выдавала себя за вдову, лишившуюся мужа, когда сын был еще младенцем, а на самом деле тщательно скрывала имя человека, который обольстил ее? Он не бросил свою тайную возлюбленную и незаконно прижитого сына, продолжал поддерживать их. Он при всем желании не мог сочетаться браком с любимой женщиной, потому что был уже женат… на святой католической церкви!