Red is my favourite colour - Солодкова

— Выходит, вас это не волнует? — её голос звучал глухо то ли от разделявшего нас расстояния, то ли от плотного пузыря моих собственных мыслей.

Энергично кивая и извиняясь перед Матильдой, я выбежал из её кабинета. Завтра мне точно предстоит тяжёлый день, в довесок омрачённый сильной головной болью.

Когда я вернулся на то место, где оставил Амелию пятнадцать минут назад, её уже не было, и лишь лёгкий шлейф лимонов говорил о том, что она ушла совсем недавно.

***

Вечность. Целую вечность я брела по пескам. Мои уставшие ноги омывал холодный океан. Со стороны, возможно, это выглядело именно так: блажь, приятная рассеянность, глубокое спокойствие. Но никто не мог знать, что я чувствовала на самом деле.

Горячие, раскалённые пески жалили мою кожу, коварно зарытые ракушки острыми краями резали мою плоть, а ледяной океан не давал забыться забвением, сном, всё возвращая меня в реальность. Пылающее солнце не грело, как раньше, оно испепеляло. Оно ехидно улыбалось и направляло свои безжалостные лучи прямо мне в лицо. Я не могла прикрыть веки, но и прямо посмотреть на него тоже не представлялось возможным.

Каждый день я выходила из своей комнаты, ступая на раскалённые пески, подставляя измученное лицо режущим лучам. Каждый день эхом проносились какие-то слова, какие-то заклинания, какие-то звуки. Я их не слышала, хоть и старалась напрячь слух как можно сильнее. Это было бесполезно. Каждый день чьи-то руки касались меня, но я не могла разобрать, кто это был. Каждый день я делала то, что делала всегда, но это было лишено осмысления, лишено осознанности.

Вечность я не видела никого. Точнее сказать, глаза мои работали как надо, но мозг не желал принимать реальность такой, какой она была. Со мной кто-то говорил, и я даже отвечала, точно отвечала, но что — не помню.

Имельда всё свистела в свой свисток, и я летела, глотая холодный воздух, задыхаясь им, но как я оказалась в небе и как приземлилась — не помню.

Я чистила склянки в кабинете Шарпа, разбирала какие-то порошки, и ощущение неких изменений преследовало меня, но я не могла понять, что именно поменялось. Рассеянным взглядом я блуждала по стенам, по высоченным стопкам книг, по коробкам со склянками, но всё было на своих местах. Так чего же не хватало? Пальцы не слушались, и моим единственным союзником в этом деле стало Репаро. Союзником… я всегда приходила сюда одна? Не помню. Совсем голова дырявая стала, ничего не соображаю.

Каждый день я просыпалась так, будто и не засыпала вовсе. Каждый день я чувствовала, что меня что-то ждёт, что-то важное, но не могла вспомнить, что же именно. Я как будто отправилась в спячку, только мозгом, а тело продолжало бодрствовать, хоть и не слишком активно. Я помню полукруглый кабинет, очень знакомый стол с кипой документов, балкончик и двустороннюю лестницу, но что мне там говорили — не помню. Я кивала, соглашалась и снова кивала, но с чем я соглашалась? Не помню.

Разве такое может быть? Какой-то частью сознания я предполагала, что чем-то заболела, может, я ударилась головой и потеряла память? Но кое-что не давало мне покоя. Жужжащее, ноющее чувство внутри, какой-то стыд, от которого хотелось спрятать голову под подушку, чей-то смех стоял в ушах, возгласы. И плечи. Плечи ныли, как будто я несла на них мешок камней. А ещё зелёный ремешок часов. Чёрт возьми, что это за ремешок такой? Я перерыла всю комнату в поисках, залезла даже в старый сундук и наведалась в Выручай-комнату, но нигде не встретила ничего подобного. Откуда тогда перед глазами эта картина? Зелёный ремешок часов выглядывает из-под пальто, а затем из-под клетчатого пиджака. Потом что-то снова происходит, но я уже ничего не вижу, только размазанные силуэты, полумрак, запах гари и жжёного дерева.

Этот пиджак… он всё висел на изголовье моей кровати, и исходящий от него запах заставлял меня чихать посреди ночи, но я не могла вспомнить, чей он? Явно не мой, мужской. Каждый раз, когда я собиралась узнать, кто хозяин этой вещи, в голове пульсировали вспышки, от которых тошнило и хотелось тут же лечь. Если эта вещь кому и дорога, хозяин сам найдётся. И я снова забывалась сном, зная, что по ту сторону меня с распростёртыми объятьями ждёт брюзжащая тревожность.

В пятницу, после урока Трансфигурации, чем-то обеспокоенная Матильда Уизли всё брала меня за руки, что-то причитала, и мне хотелось её спросить: «Что с вами? Почему вы так обеспокоены?», но язык не слушался, и всё, что я могла — это согласно мычать и кивать.

— …Вы завтра утром отправляетесь в Лондон с Альбертом Корбеттом, вы помните? — она старательно выводила каждое слово и внимательно смотрела мне в глаза. Я что, по её мнению, тупая? Почему она так медленно говорит?

Я уверенно кивнула и аккуратно отстранилась, пятясь назад. И что на неё нашло? Матильда выпрямилась, всё ещё хмуря брови, затем тяжело вздохнула и махнула рукой, позволяя мне уйти.

Наконец я вспомнила, что за важное дело мне предстоит, но неужели это оно так сильно меня беспокоило, что я забыла всё на свете? И этот Альберт, как его, Корбетт, первый раз слышу вообще. Может, Матильда меня с кем-то перепутала?

Оказывается, Имельда уже знала, что я уезжаю на неделю, потому что сама ко мне подошла после тренировки и сказала, что они пока будут играть теми охотниками, что у них есть, и ждать моего возвращения. Я отстранённо кивнула и, как обычно, ноги сами повели меня на ужин, а потом и в свою комнату. Я даже не смотрела по сторонам, полностью доверяясь остаткам своей памяти. На ужине что-то ела, а вкуса не чувствовала совсем. Неужели эльфы разучились готовить?

Струи горячей, обжигающей воды в ду́ше не грели, и я всё равно выходила из напаренной ванной, вся озябшая. Перед сном получила очередную сову, только теперь от профессора Уизли. От этой фамилии меня передёрнуло, и почему только? Она вновь напоминала о завтрашней поездке и сообщала, что я должна прибыть на платформу Хогсмид ровно в восемь утра, ни минутой позже, иначе поезд уедет без меня. Мы едем в Министерство на поезде? Как странно. И как я узнаю этого профессора, я ведь так с ним и не познакомилась?

На следующее утро я подскочила с кровати так, будто меня окатили ледяной водой. Всю ночь снилась какая-то сырая тёмная комната, потрёпанный