Великие рыбы - Сухбат Афлатуни

железных колпаках… В том русском юродстве, которое расцветает в шестандцатом-восемнадцатом веках, от Василия Блаженного до Ксении Петербургской. И, закономерно, с возрождением в начале девятнадцатого века старчества, юродство постепенно угасает (чтобы снова воскреснуть на гребне сталинских гонений, просияв именем Матроны Московской)…

Но вернемся в Оптину пустынь вместе с возвратившимся туда в 1829 году старцем Леонидом.

Оптина встретила своего прежнего насельника на первых порах приветливо. Игумен Моисей передал старцу все духовное руководство братией. Так же поступил и скитоначальник Антоний – ничего в скиту Оптиной, где поселился инок Леонид, не совершалось без его благословления.

Вскоре стали собираться тучи.

Как и в Белобережской пустыни, введение афонских правил в Оптиной вызвало ропот и противление. Восстал некий инок Вассиан, почитаемый как строгий умерщвлятель плоти. У Достоевского этот тип монаха изображен в образе Ферапонта – «великого постника и молчальника», врага старца Зосимы.

«– Сатана, изыди, сатана, изыди! – повторял он с каждым крестом. – Извергая извергну! – возопил он опять. Был он в своей грубой рясе, подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами. Ноги же совсем были босы. Как только стал он махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой»[15].

Но Ферапонт при всей своей зловещести хотя бы не писал кляуз, чего нельзя сказать о его реальных прототипах. На отца Леонида ручьем потекли доносы.

Поначалу игумен защищал старца, но с каждой новой кляузой достигалось это все труднее. Стояла эпоха царя Николая Павловича с ее казенным холодком, показным благочестием и мелочной подозрительностью. Особенно смущал местные власти поток людской, который шел и шел к отцу Леониду, к тому времени уже постриженному в схиму под именем Льва.

«Непорядок! – рассуждало начальство. – Почто приходят? Почто собираются? Для чего такие собрания? А вдруг там что злоумышляется противу властей?»

Стали наезжать в монастырь следователи.

Изъявил свое неудовольствие и епархиальный архиерей, епископ Николай: вызвал к себе игумена Моисея и распек его. Был владыка Николай человек незлобный и простой, добрый строитель, много делал для обустройства вверенной ему епархии. Однако в деле отца Льва взял сторону его противников: не поверил в искренность его подвигов, подозревая в них соблазн и прелесть. Поверил чернилам и бумаге; посетить же Оптину не удосужился – поважнее дела были… После кончины старца Льва по исконному российскому обычаю мнение переменил: самолично прибыл в Оптину и отслужил пышную панихиду на могиле старца.

Но все это было уже после.

А покуда архиерей, раздосадованный монастырскими настроениями, строжайше повелел старцу Льву переселиться из скита в обитель и прекратить принимать посетителей. В противном случае грозил выслать «под начал» на Соловки. Старец принял переселение в обитель с полным благодушием, но пускать к себе народ не перестал: «Хоть в Сибирь пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же! Я к себе никого не зову: кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу».

Туго пришлось бы Льву, если бы не заступничество митрополита Московского Филарета, помнившего старца еще насельником Белобережской пустыни. «Ересь предполагать в отце Льве нет причины», – отписал митрополит епископу Николаю.

От старца отступили, но ненадолго. Вскоре было воздвигнуто новое гонение, уже не на него самого, а на его духовных дочерей в женских обителях. Отца Льва при этом называли масоном, а книги, которые он давал своим дочерям – творения аввы Дорофея и другие, – чернокнижием. Монахини были изгнаны и оправданы лишь перед самой кончиной старца, последовавшей 11 октября 1841 года…

От старца Льва повелась в Оптиной та школа старчества, которая просуществовала до самого закрытия монастыря в 1924 году. Ученик преподобного Льва старец Макарий продолжил дело своего наставника. При Макарии в Оптиной была открыта типография.

«…В короткий срок в читательский обиход был введен ряд образцовых книг для духовного чтения и размышлений. Духовный спрос на эти книги уже существовал…» – писал протоиерей Георгий Флоровский.

Последователем отца Макария был отец Амвросий – с его письма о загадочной смерти купчихи мы и начали. Годы его старчества – высший расцвет Оптиной, ее духовный полдень. Кончилась пора недоверия и притеснений, слава об оптинских старцах раскатилась по России. Потекла в Оптину людская река.

Мещанка Авдотья из Воронежа и богач-чаеторговец Перлов, помещица Ключарева, философ Константин Леонтьев… Кто только не перебывал в Оптиной у старца Амвросия, принимавшего по тридцать-сорок посетителей в день. Не случайно Амвросий стал главным прототипом старца Зосимы, и черты оптинского святого просвечивают сквозь густой слог романа.

«…До того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть»[16].

Последним в ряду великих оптинских старцев – а тут упомянуты далеко не все – был иеромонах Нектарий. Ему довелось пережить и закрытие монастыря, и арест. Одним из учеников его был выдающийся ташкентский исповедник, архимандрит Борис Холчев. Именно по благословению старца Нектария он отказался в 1927 году от защиты диссертации и посвятил себя церкви. «…Лучезарная Оптина с шумом вековых сосен, последний оптинский старец… Светлое, родное…» – вспоминал он позже. С отцом Борисом, служившим в Ташкентской епархии с середины 1940-х до конца своих дней, свет Оптиной пустыни достиг далекой Средней Азии.

«От ограды скита ничего не осталось… Но линию этой ограды легко проследить по стоявшим у стен домикам старцев. Здесь в скиту с каким-то недоумением думаешь о людях, которые не могли примириться с миром зла и стяжательства, скрылись от него в этих стенах и забыли о его существовании. Но мир от этого не перестал существовать, и разразившаяся наконец буря захлестнула крошечный мирок скита. А когда волны схлынули, здесь не осталось ничего, кроме остова построек».

Так писал, не без печали, в книге-путеводителе «По Калужской земле» (1968) историк Евгений Николаев.

От некогда процветавшей обители и ухоженного скита с его кельями, цветочными полями и церковью Иоанна Предтечи остались одни погорелые и загаженные руины. Точно кто-то отмотал историю назад, ко временам, когда орды Батыя жгли Козельск, а в местных лесах лютовала шайка еще не покаявшегося разбойника Опты.

В 1987 году церкви была возвращена Оптина пустынь.

В 1990-м – скит.

Началось восстановление.

Купчиха отходила светло.

Нет, не та, о которой шла речь вначале, а вдова чаеторговца Перлова, одного из