Элла - Ури Геллер

10) Деньги для него — не проблема. Его отец, миллионер Гунтар Эйнарсон, обеспечил его лондонской квартирой, и на совершеннолетие подарил ему пакет акций, «потянувший» на шестизначную сумму, который, как хвалится Гунтарсон, он продал, вложив вырученные деньги в оффшорные облигации, облагаемые низким налогом.

Элла сидела за письменным столом в большой комнате, правая рука ее, согнутая в локте, прикрывала от посторонних глаз листок бумаги, а голова лежала на кулаке. Зажав левой рукой шариковую ручку, она выводила на бумаге жирные черные круги и линии. Это продолжалось уже около трех часов. Вокруг стула на полу валялись двенадцать или пятнадцать листков, густо покрытых тем же узором.

Почти касаясь лицом бумаги, Элла не видела, что рисует. Непрестанное замедленное движение ручки было механическим. Смотрела она на кое-что другое.

Она смотрела на то, что видел Питер Гунтарсон.

Она видела мир его глазами.

Началось с того, что Элла просто рисовала в воображении те места в доме, где он находился. Пока он исследовал комнаты третьего этажа, или рылся в сыроватой библиотеке, располагавшейся в соседней комнате, Элла, оставаясь в гостиной вместе с матерью, мысленно сопровождала его.

Джульетта уселась перед телевизором, когда еще не было шести Утра, сказав, что не может заснуть. Она сказала, что позавтракала еще до того, как уехал Кен, и до того, как встали все остальные. Она пила, и сегодня даже не пыталась это скрыть.

Последние часа два Джульетта что-то говорила. Может быть, с кем-то разговаривала по телефону. Элле было все равно, она не прислушивалась.

Когда Питер выбрал себе книгу, она как будто бы увидела ее в завитках тени под собственной ладонью. Не то чтобы увидела — не так, как если бы книга была у нее в руках. Но все зрительные ощущения были те же: потертые сгибы корешка, осыпающиеся позолоченные буквы, пятна влажности, как морщинки на подкладке пиджака.

Он переворачивал страницы, и строчки шрифта были отчетливо видны. Его глаза скользили по ним слишком быстро для нее, чтобы разобрать слова, но она чувствовала, что он их читает.

Когда Гунтарсон смотрел на стену, на свою ладонь, на полки — Элла тоже их видела. Это было прекрасное ощущение. Она прежде часто ловила эхо его мыслей, но никогда, даже краешком глаза, картинку перед его глазами. Правда, она никогда и не пыталась — это был первый раз. Она пребывала в сосредоточенности уже несколько часов, и ее видение становилось все яснее и увереннее.

Это не было подглядыванием. Она хотела, чтобы он об этом знал, и посылала ему сообщения: «Я за тобой слежу. Я тебя вижу».

Он всегда отзывался: «А я тебя слышу». Однажды добавил: «С тобой все в порядке?»

Что, спрашивается, должна была Элла на это ответить? Она даже не знала, в какой части света находится. Мать сидела на другом конце этой странной комнаты с бутылкой джина в руке. Сама она не ходила в школу. Не могла поговорить ни со своими друзьями, ни с братом. Отец мог вернуться в любой момент…

Откуда ей знать, все ли с ней в порядке?

Она просто ответила: «Да».

Кен действительно вернулся, и Элла увидела это глазами Питера. Дождь бил тугими струями, волна за волной пересекавшими подъездную дорожку. Вокруг дома скучились десятки машин, их шины глубоко утонули в мокром гравии. Она видела их так ясно, что могла различить номерные знаки: например, у ближайшей был такой — В612 FLУ. Машины стояли там со вчерашнего рассвета, когда, наконец, их тайное убежище было обнаружено. За запотевшими стеклами, поднятыми по случаю ливня, прятались журналисты со своими камерами. Международные съемочные группы сидели в засаде в своих трейлерах, оборудованных спутниковыми антеннами, которые были развернуты в боевой готовности, собирая в свои чаши дождевую воду.

Сегодня они получили заверения Дола, что Элла не появится. К нему прислушались. Из пятидесяти машин и мотоциклов, на которых приехали журналисты и фотографы, больше половины уехали.

Один-два репортера выяснили номер мобильника Эллы. Они звонили не переставая, но телефон лежал у Гунтарсона в кармане пиджака. Он еще не озаботился тем, чтобы зарядить его.

Объемистый ВМW 750il темно-зеленого цвета, казавшийся в сумерках черным, медленно катил по гравию. Его новый владелец ревниво оберегал краску на крыльях. У Кена Уоллиса никогда прежде не было новенькой, с конвейера, машины. Никогда ему не доводилось управлять столь мощным зверем, даже когда его брат милостиво доверял ему ключи от своего четырехлитрового «ягуара».

Ожидание того стоило!

Капли молотили по кузову, как шрапнель. Каждый удар будто грозился оставить вмятину на сияющей лакированной поверхности. Кен выключил зажигание и предложил:

— Давайте-ка позовем прессу! Пусть сфоткают меня с моей новенькой «семерочкой».

Джо Дола застегивал пальто. Ему целый день пришлось выслушивать «предложения» Кена. С одиннадцати часов дня, когда Кен углядел эту машину в салоне ВМW в Кенсингтоне, любая фраза возвращалась к «седьмой серии».

— Слишком мокро.

— Это ведь их работа, так? Если уж они такие нежные, что и дождика не могут вынести… их редакторы будут о них не больно-то высокого мнения, если они не привезут им фотки отца Эллы на его новенькой «седьмой серии»!

— Вы промокнете.

— Они могут сфоткать меня через водительское стекло. Как этого… как кинозвезду — ну, вы знаете, Кларка Гейбла, когда он за рулем.

— Мало света.

— Да в чем дело? Вам что, не нужны классные рекламные фотки в завтрашних газетах?!

— Эти ребята провели здесь в своих машинах больше суток, — ответил Дола. Кен целый день испытывал его терпение. — Может, даже спали в одежде. Они не скажут вам спасибо, если еще и промокнут. Пойдемте, давайте внесем в дом все эти сумки.

Но у передней двери, укрывшись под портиком, Кен обернулся, и поманил к себе жавшихся в кучку журналистов. Его руки были увешаны разукрашенными бумажными пакетами с золотыми шнурами вместо ручек. Фотографы, наставившие было объективы сквозь полуоткрытые стекла машин, неохотно натянули на головы жилетки, и потрусили сквозь дождь.

— Что вы делаете? — прошипел Дола.

— Собираюсь сделать заявление.

— Нет! Ради Христа!

— Не надо! — предостерег Кен, резко разворачиваясь, и тыкая в коротышку пальцем. — Не надо богохульствовать! Я понимаю, что вы иностранец, что у вас своя религия и все такое. Но никогда, слышите, никогда! — не произносите имени Господа нашего иначе как со священным трепетом!

Фотографы постепенно приближались, заслоняя свои длинные объективы сложенными козырьком ладонями. Их явно выманили под дождь, чтобы они стали свидетелями спора.

— Я католик!

— Хорошенькое дело! — совершенно серьезно произнес Кен. — Начнем с того, что вы мне ни разу об этом не говорили.