Час Самайна - Сергей Пономаренко

Подобные грезы ее раздражали, и она засиживалась за учебниками до поздней ночи, занимаясь до изнеможения, лишь бы осталось сил добрести до кровати и провалиться в сон без сновидений.

У Блюмкина, как она узнала, появилась новая любовь. Младшая дочь знаменитого уже умершего композитора Ильи Саца — Нина, двадцатилетняя студентка Московского университета. Женя даже несколько раз видела их вместе. Нина не была похожа на предыдущих пассий Блюмкина — худенькая, большеглазая, с точеной фигуркой, задумчивая, тихая, с отрешенным взглядом, с оливковым лицом египтянки. Мысленно Женя дала ей прозвище Изида. В ней Женя заметила некоторую странность: шея у Нины постоянно была прикрыта легким газовым платочком. Девушка почему-то внушала жалость и беспокойство.

Блюмкин несколько раз вызывал Женю на встречу в кафе, задавал вопросы, которые то и дело возвращались к Шамбале, к маршруту, по которому экспедиция должна была отправиться прошлым летом, но ничего нового не узнал.

Женя обо всем рассказывала Барченко, тот хмурился и однажды сказал:

— Похоже, он решил самостоятельно пройти по нашему маршруту. А может, и нет… Я узнал, что знаменитый художник Николай Рерих с женой и учениками в ближайшее время отправляется на Памир. Экспедиция организована на американские деньги, но пользуется особой благосклонностью Чичерина, а это просто так не бывает.

— Блюмкин чекист, разведчик, террорист, — возразила Женя. — Тибет — это горные вершины, никем не покоренные, снега, лед. Какой интерес ГПУ посылать Блюмкина так далеко?

— Ответ один — Шамбала. Кто владеет «сердцем мира», Тибетом, тот владеет всем миром. Потому-то на этой горной стране пересеклись интересы Англии, Китая и России. Мой учитель в петроградском дацане Доржиев как раз и обеспечивал связь России с духовным властелином Тибета, далай-ламой. Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из тупика кровавого безумия — ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет!

Как-то зимним февральским вечером, когда на сердце было особенно тоскливо, Женя навестила Галю. Дверь ей открыла вечно недовольная соседка с вонючей папиросой в зубах. По обыкновению окинув незваную гостью ненавидящим взглядом, она молча, что было ей совершенно несвойственно, развернулась и гордо удалилась в свою комнату, покачивая полами длинного грязного цветастого халата. Галя в коридоре говорила по телефону, она была пьяна. Женя остановилась, не зная, что делать: пройти в комнату или подождать здесь.

— Нет имени тебе, мой дальний! — произнесла в трубку Галя. — Нет имени тебе… кроме как дурак и свинья! Вы ли были в вагоне? Табак взяли, а закусить и не подумали. Интеллигент вы, а не человек, вот что! — Она наконец заметила Женю и махнула рукой в сторону комнаты.

Женя вошла, разделась и присела к столу. На нем были сложены исписанные листы бумаги и тетради, рядом стояла почти пустая бутылка вина и стопка. На серванте она увидела большой портрет Есенина в черной рамочке и несколько фотографий поменьше. Здесь он был изображен в компаниях людей, и везде присутствовала Галя. Женя с удивлением подумала:

«Неужели нет ни одной фотографии, где они только вдвоем?»

Женя мельком взглянула на рукописи и поняла, что они принадлежали Есенину. Вскоре вошла Галя, убрала пустую бутылку, достала графинчик с вишневой наливкой и еще одну рюмку. Женя хотела отказаться, но потом решила, что, может, на душе станет легче.

— Звонил Волк Эрлих, — сообщила Галя, и, заметив недоуменный взгляд Жени, пояснила: — Питерский поэт, друг Есенина. Он последним видел Сережу живым. Недавно приезжал… Зовут его Вольф, но я его называю то Вовочкой, то Волком — в зависимости от настроения. Как видишь, разбираю рукописи Сережи, письма, хочу, чтобы ни одна бумажка, написанная его рукой, не пропала. Слышала, что этим занимается и Толстая. Я обратилась к Сахарову, у которого хранились бумаги Сережи, оказывается, Толстая уже просила… Она жена, хоть и бывшая, а я кто?! Никто! Теперь те бумаги у нее..

— Все знают, что Есенин не любил ее, он этого не скрывал. А ты была его любимой, подругой, товарищем… Ближе тебя у него никого не было.

— А еще «есенинской велосипедисткой», как меня прозвали за походку, — зло рассмеялась Галя.

— Галя, не ешь себя — не будешь съеденной. Эрлих… Что- то я о нем слышала, но не помню, что именно.

— Еще один из сотрясателей русской поэзии, расшатывающий столпы, на которых она покоится, чтобы заявить о себе. Скандал устроил, а дальше таланта не хватило… Но очень интересный человек. Мы с ним подружились.

— Хорошо, очень хорошо. Тебе не следует оставаться наедине со своими мыслями. У меня тревожное чувство… в отношении тебя, Галя. Будь побольше среди людей!

— Ты на что намекаешь?

— Тебе надо отдохнуть. Возможно, подлечиться.

— Я абсолютно здорова!

— Я не спорю. Отложи разбор бумаг Есенина на год, к тому времени рана немного заживет, и ты…

— Женя, я понимаю, к чему ты клонишь, но я не откладываю на потом то, что можно сделать сегодня… Тебе вишневка не нравится или ты ее даже не попробовала?

— Нравится, — вздохнула Женя и пригубила из стопки.

— 34 —

Летом 1926 года отправилась экспедиция в Крым. Базовый лагерь устроили в районе Бахчисарая. Поиски проводились по тщательно составленному Барченко плану, на основании уже имеющихся у него сведений. Выезжали на развалины древнего города-крепости Мангуп, таинственного княжества Феодоро. В основном занимались расспросами местных жителей о загадочных аномалиях, исследованиями имеющихся пещер, подземных пустот. Здесь, как и в Заполярье, столкнулись с такими же менгирами-сейдами, которые были строго ориентированы по сторонам света, хотя появились за тысячелетия до изобретения компаса.

Участники экспедиции, разделившись на группы, собирали информацию по всему полуострову и передавали Барченко, который ее анализировал и принимал решение, заниматься ли дальнейшими исследованиями или отправить полученные данные на «консервацию».

Щедрая природа Крыма, благодатный климат, жаркое солнце больше понравились Жене, чем строгие красоты Заполярья. Если та экспедиция происходила на пределе человеческих сил, то эта была почти сравнима с отдыхом, несмотря на то, что работали по двенадцать часов в сутки. Особенно нравилось Жене, оказавшись на берегу моря, окунуться в ласковые воды. Оно совсем не было похоже на родное, Балтийское, которое даже летом прогревалось только на мелководье.

Черное море было более уютным, красивым и совсем нестрашным, даже когда бушевал шторм.

— И почему древние греки считали его негостеприимным? — удивлялась Женя. — Населяли берега чудищами, циклопами, сиренами, несущими гибель неосторожному мореплавателю.

Но этот благодатный край, в южной оконечности похожий на райский сад, нес, как и любое другое место, смерть, и вскоре Женя неожиданно с этим столкнулась.

На Тарханкуте, под Евпаторией, в краю степей, скал и бесконечных садов, она услышала об убийстве неизвестной молодой женщины, которую нашли задушенной на берегу, среди скал. Сердце Жени сжалось от тяжелого предчувствия и она, отложив работу, поехала на место, где нашли тело. Ее словно вело какое-то внутреннее чутье, и, к удивлению проводника, местного жителя, согласившегося сопровождать странную незнакомку за небольшую плату, метрах в двухстах от того места, где была найдена убитая, она начала опасный спуск с высокого скалистого берега вниз, к морю. Спустившись, она почти не удивилась, обнаружив среди камней тетрадку с пожелтевшими от воды страницами, а открыв, наткнулась на стихотворение, написанное аккуратным девичьим почерком: