Шарманщик с улицы Архимеда - Игорь Генрихович Шестков

подходит. Также как и слово «фантазия». Босх был рационален и расчетлив. И живописал и рисовал так, как будто он все, что попадало на его картины – видел собственными глазами. С властью и убежденностью очевидца. Пророка. Босх – свидетель, а не визионер, наглотавшийся ЛСД. Свидетель на суде. На Страшном суде.

…

Все картины на выставке – и живопись и графика – спрятаны под толстыми стеклами, вроде как в саркофагах.

Шесть помещений соответствовали шести тематическим разделам выставки: Зеркало жизни, Иеронимус Босх в Хертогенбосе, Жизнь Христа, Босх – рисовальщик, Святые, Конец времен.

Всего на выставке были представлены около ста работ, некоторые из которых к Босху имели только косвенное отношение. Живописных оригиналов Босха было (по версии специалистов вышеупомянутого Проекта) – всего 15, графических – 14.

Блудный сын

Вокруг знаменитого мадридского триптиха зрелого Босха «Стог сена» (1510–16), так наглядно демонстрирующего безумие людской расы, готовность человека, ненасытно жаждущего «сена» (универсального символа совокупности жизненных благ), истово предаваться любому суеверию, лгать, обирать и убивать других людей, отнимать у них все – не только деньги, богатство, но и здоровье, жизнь, – толпились посетители. Тоже как бы дополняя собой толпу штурмующих стог персонажей Босха.

А с другой стороны этой большой работы – у двух разрозненных половинок картины «Блудный сын» (ил. 54, альтернативные названия – Бродяга, Бездомный, Странник), никого не было. Я конечно тут же это использовал.

Некоторые считают эту картину на обороте – работой «мастерской». Мне же она показалось цельной, плотной, драматичной… настоящим шедевром великого мастера.

Он… худой, изможденный, седой старик в рванине и с плетеным коробом за плечами идет по дороге… оглядывается на что-то, отбивается палкой с утолщением на конце от ощерившегося пса. Религиозные интерпретаторы пишут – «адского пса», приписывая бродяге крепкую веру в Христа, представленную… хм-хм… увесистой палкой. Нет, нет у бедняги в сердце ни сильной веры, ни надежды. Лицо его выражает скорбь… усталость… давнюю тоску… одиночество…

Позади него пейзаж с виселицей и колесом. Три грабителя грабят свою несчастную полураздетую жертву, которую привязали к дереву. Слева от него танцуют под волынку крестьянин и крестьянка. Справа – валяются останки мертвой лошади. Смерть. Впереди – мостик через речку с шаткими перилами.

Никто его не ждет. Никто ему не поможет. Он один… и единственное, что он может – это идти, идти, идти вперед, убегая от колес и виселиц, от собак и грабителей, от самого себя и от безумного мира…

Трудно представить себе лучшую – отчаянно реалистическую и возвышенно символическую – картину жизненного пути человека на Земле. Любого человека, не только старика-нищеброда.

Потому что прах мы, из праха созданы и в прах уходим. И как ни пытаемся мы обмануть себя, защититься от ужаса жизни – заводим семьи, делаем карьеру, копим деньгу, покупаем недвижимость, одурманиваем себя верой и суевериями, подхалимничаем или властвуем – страшная правда то и дело показывает нам свои железные зубы, и вот уже мы уволены, разорены, брошены, ограблены, обмануты, оклеветаны (как несчастный Буковский), раздавлены, посажены в тюрьму, выкинуты на улицу.

Никому не нужные, нищие, больные… бредем мы по дороге жизни… а вокруг нас ужас и смерть.

Хотя я жил сравнительно благополучно – и меня жизнь ставила, и не раз в положение этого бродяги на картине. И не давала мне никакой палки-выручалочки для защиты от адских псов.

Так я чувствовал себя в детстве на московских улицах. Бандиты-малолетки из домов на Ленинском проспекте запросто могли унизить, ограбить или избить до крови ребенка из Дома преподавателей. И они делали это, делали с удовольствием. Я не могу забыть, хотя и очень хочу, как пульсировал и пенился мозг в открытой черепной коробке забитого до смерти шпаной мальчика из моей спортивной школы. Я стоял рядом с ним, а он умирал. Бешено ревела сирена подъезжающей Скорой. Я знал, на его месте мог быть и я.

Так же я чувствовал себя, когда провожал свою девушку вечером в подмосковных Люберцах и навстречу нам вышли из подворотни пятеро пьяных парней с ножами.

И в уральских городах.

И в троллейбусе по пути домой из МГУ в моей родной Москве.

И беженец, эмигрант чувствует себя так, как бродяга на картине Босха.

С физическим насилием я сталкивался в Германии редко, хотя и попадал несколько раз в очень неприятные ситуации… но окружающий меня немецкий мир слишком часто давал мне понять, что я никто, нищеброд, бродяга, не достойный места среди людей…

И сейчас… постарев… я все чаще чувствую себя как босховский странник.

Понимаю, что целью Босха было создание назидательной картины, толкающей человека на путь христианского самосовершенствования… Босх-моралист-католик как бы утверждал, что отверженным всеми странствующим нищим становится грешник, всю жизнь потративший на добывание «сена»… и одиночество, и отчаяние, и нищета, и насилие – следствия неправильно прожитой жизни, а не имманентно ей присущие качества… И хотя Те часы показывают половину двенадцатого, есть еще время вернуться к Небесному Отцу…

Но я не верю в это. Жизнь именно такова, какой ее изобразил Босх на этой картине. На обеих ее сторонах. И у Тех часов обломаны стрелки и поржавел механизм. А «небесный отец» умер пару тысяч лет назад в долговой тюрьме на спутнике Юпитера.

Иоанн Креститель в пустыне

От «Блудного сына» перешел к «Иоанну Крестителю в пустыне» (ил. 55, 1490–95).

Эта обрезанная сверху и снизу картина составляла когда-то пару «Святому Иоанну на Патмосе» на большом алтаре Девы Марии, изготовленном несколькими мастерами для капеллы Братства Богородицы в соборе Святого Иоанна. В этой капелле или рядом с ней, на улице, в августе 1516 года похоронили Босха.

Позже этот алтарь, также как и другие алтари (а их было больше пятидесяти), из собора исчез, а «Иоанн Креститель в пустыне» объявился в Испании, где и хранится до сих пор в музее фонда Лазаро Галдиано.

Босой… углубленный в мысли… печальный… традиционно гривастый и бородатый Креститель в роскошном красном одеянии полусидит-полулежит на августовской травке, подперев голову левой рукой, локоть которой – покоится на невысокой каменной или земляной платформе. Правая рука Крестителя указывает на белую овечку – символ Иисуса Христа, «агнца божия».

Рядом с овечкой из вертикальной стенки платформы вылезает похожий на фигурку человека корень. По интерпретации некоторых исследователей – это «Ессеев корень» (упомянутый в одиннадцатой главе книги пророка Исайи).

Справа от лежащего Крестителя – странное, неизвестное науке растение с большими плодами, напоминающими гранаты. Из дырки в шарообразном