Девятый император - Андрей Астахов

Липка заплакала от стыда, когда он ее развязал. Хейдин набросил на нее одеяло из шкурок, которое забрал у раненого, но перед этим осмотрел девушку. К счастью, кровь на ней оказалась кровью Анбала. Кроме синяка на нижней челюсти и прикушенной губы, Липка никаких ран не получила. Однако лицо ее было белым, как воск, и глаза подернулись мутной пеленой. Хейдин в душе молился Оарту и матери богов Марсине, чтобы это прошло.

– Пришел, – повторяла девушка, как в бреду, – ты пришел, ты пришел!

– Здесь я, милая, я с тобой, – Хейдин прижал девушку к груди, гладил ее волосы, и так они сидели, пока в горницу не ворвались еще двое.

– Папка! – Зарята бросился к Хейдину, обнял его. – Папка, я так испугался, что ты… что тебя…

– Я же сказал тебе следить за ним, – с упреком обратился Хейдин к Ратиславу, который замер на пороге горницы, глядя на трупы расширенными глазами. – Он не должен был этого видеть.

Ратислав хотел ответить, но его стошнило. Хейдин оторвал от себя Заряту, отчаянно цеплявшегося за ортландца.

– Погоди, парень, – бросил ему Хейдин, – не до тебя сейчас. И вообще, вышли бы оба. Липке плохо.

Зарята попятился от Хейдина. Ортландец оставил Липку, которая продолжала в оцепенении сидеть на лавке, вытер окровавленный меч об одежду Анбала и обратился к Ратиславу:

– Лучше тебе?

– Все хорошо, дядя Хейдин, – парень весь дрожал, но старался казаться сильным. – Кто это?

– Ворье, мародеры, дезертиры – да какая разница? Надо позвать людей, чтобы помогли эту падаль закопать.

– Мне пойти? – спросил Ратислав.

– Аааааа! – завопил вдруг Зарята.

Хейдин повернулся на каблуках, молниеносно обнажил меч. Зарята слишком близко подошел к Узуну, и половец схватил мальчика.

– Дайте мне уйти! – кричал Узун, прикрываясь Зарятой, как щитом. – Выходите из дома, оба! Иначе я убью мальчика.

– У тебя правая рука не действует, – Хейдин шагнул к половцу. Узун так прижал предплечьем шею Заряты, что мальчик снова закричал.

– Отпусти ребенка, – сказал Хейдин, стараясь сохранить хладнокровие, – и я тебе обещаю, что тебя буду судить по закону. Если убьешь ребенка, пощады не жди. Я тебя на куски разрежу.

– Видишь? – Узун, морщась от боли, все же вытянул из сапога узкий длинный нож. – Мне терять нечего. Дай мне выйти отсюда и сесть на коня, и мальчик будет жить. Ты воин, и я воин. Мы договоримся.

– Ты не воин, – сказал Хейдин. – Ты жалкая трусливая крыса, которая не знает, что такое честь и доблесть. Такие как ты воюют только когда вас десять на одного. Вы нападаете врасплох и разбегаетесь, как тараканы, если ваш противник сумел собраться и оказать вам сопротивление. Вы прячетесь за женщин и детей, пытаясь спасти ваши гнусные шкуры от возмездия: если вас берут в плен, вы ползаете в ногах у врага и умоляете сохранить вашу презренную жизнь, валите все на своих сообщников. Такие вояки, как ты, никогда не сражаются честно, лицом к лицу, всегда норовят ткнуть ножом из-за угла или пустить стрелу в спину. Убить такого, как ты, означает совершить благое дело перед богами. Клянусь Тарпаном, я убью тебя медленно, если ребенок пострадает.

– Папка, убей его! – завопил Зарята.

– Заткнись, щенок! – Узун приставил нож к горлу мальчика. – У меня адски болит плечо, но сил воткнуть нож в эту куриную шею у меня хватит. Клянусь предками, сделаешь еще один шаг в мою сторону, ребенку конец. Бросай меч на пол!

– Даю тебе слово, что если ты выпустишь мальчика, я отпущу тебя.

– Ишь ты, нашел дурака! – Узун рассмеялся каркающим смехом. – Я не сумасшедший, чтобы тебе верить. Нет, будешь выполнять мои условия. Ты бросишь меч и дашь мне выйти из дома. Я сяду на коня и ускачу. Иначе своего сына ты живым не получишь. Ну, решил?

– Хорошо, – Хейдин с силой швырнул меч в сторону, и Блеск со звоном вонзился в бревенчатую стену. – Другого оружия у меня нет. Проваливай отсюда, пес!

Однако Узун не отпустил Заряту. Теперь половец смотрел не на Хейдина, а куда-то за него. Ортландец обернулся и увидел, что Ратислав поднял лук и держит половца на прицеле.

– Скажи ему, пусть опустит лук! – завопил Узун, продвигаясь к двери горницы.

– Парень, не дури, – сказал Хейдин. – Опусти оружие. Пусть убирается.

– Он не уйдет, – ответил Ратислав. – Они Липку обидели.

– Мальчик, не глупи! – крикнул Узун, прижимая к себе Заряту. – Отец тебе что сказал? Выстрелишь в меня, убьешь брата!

– Он прав, – вполголоса произнес Хейдин. – Ты попадешь в Заряту. А если промахнешься, он прирежет его с перепугу.

– Эй, мое терпение кончается! – закричал Узун. – Сейчас я прикончу мальчика! Вели ему бросить лук.

– Ратислав, прошу тебя, – Хейдин шагнул к юноше, но тот так посмотрел на ортландца, что Хейдину стало не по себе. – Во имя всех богов, что с тобой?

– Отпусти Заряту, пес, – велел Ратислав, натягивая тетиву, – или тебе конец. В последний раз говорю.

– Стреляй! – засмеялся Узун. – Попадешь в брата!

– Не попаду, – ответил Ратислав и спустил тетиву. Стрела угодила Узуну между глаз, с хрустом пробила голову половца навылет.

Трупы разбойников выволокли во двор. Чуть ли не весь Чудов Бор собрался, чтобы на них посмотреть. Люди подходили, смотрели на мертвецов, испуганно крестились, шептались. Одного из убитых сельчане узнали.

– Гляди-ка, уж не Жила ли?

– Он самый! Эй, люди, смотрите – Афонька Жила мертвый!

– Дожил, что татем окаянным стал! А ведь при церкве-то был…

– Ага, и пожертвования пропивал. Расстрига, апостат![33]Туда ему и дорога…

Хейдин сидел на крыльце дома, равнодушно следил за происходящим, положив на колени меч. Липку и Заряту бабы увели в соседний дом. Ратислав куда-то убежал. Зато появились староста Дорош, которого Липка называла Куроплясом, его неизменный спутник, носатый Додоль, и маленький седобородый человек в темном облачении. Хейдин сообразил, что это местный жрец.

– Б-благослови тебя Б-бог, боярин Олекса Бориславич! – сказал Дорош, подойдя к ортландцу и кланяясь. – Воин ты в-видно, каких п-поискать. Все село спас.

– Я Липку и ее брата спасал, – ответил Хейдин.

– А через то всех нас от татей безбожных избавил, – вставил Додоль. – От всего обчества тебе за то поклон и почет.

– Этих зарыть надо, – Хейдин кивнул в сторону мертвецов. – Я эту погань хоронить не собираюсь.

– Бог велел нам прощать врагов наших, особливо поверженных, – сказал жрец.

– Они не мои враги. – возразил Хейдин. – Они враги женщин и детей. Против меня они мелковаты будут. Четверых засек, а рука даже не устала.