Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Вообще-то, я всерьёз собрался осчастливить сегодня своим посещением "Агентство "КАЛИБР.45". И сейчас набирался для этого визита решимости. Жаль, решимость что-то никак не набиралась. Она, по-видимому, где-то шлялась, мерзавка. И, по-видимому, ужасно далеко от меня. За тридевять земель, за тридевять морей. Изменщица, кипел я. Ветреница! Какого парня бросила…

Замещал её тем временем кристально трезвый рассудок. Который никогда нигде не шляется, который всегда с хозяином. Был он по обыкновению безукоризненно логичен, безукоризненно здрав и не на шутку за меня встревожен.

Доводы его были абсолютно неопровержимы.

Как всегда.

Рассудок убеждал. На что тебе сдалось это клятое агентство? Обстоятельства изменились. Обстоятельства настолько изменились, что прежние твои обязательства перед Таракановым потеряли всякую силу. Устроившись в "КАЛИБР.45" или другую организацию из Таракановского списка, ты должен был выяснить, не связана ли она с сатанистами. А если подозрения подтвердятся, то попытаться проследить, осуществляют ли сатанисты какие-либо сношения с высшим губернским чиновничеством. Так?

Примерно так, говорю я.

Превосходно. Сейчас, когда о программе действий люциферитов объявлено во всеуслышанье. Когда они с телеэкрана похваляются своими контактами с сотрудниками аж президентской администрации, смысл твоего «внедрения» в это осиное гнездо совершенно теряется. Так?

Хм… возможно, говорю я. Однако ж не факт.

Возможно? Не факт? Ах, да, ну конечно! Существует же ещё некоторая, довольно призрачная вероятность «нарыть» секретов, наглядно и убийственно дискредитирующих «Предстоящих». Всякому читателю книжонок а-ля Джеймс Ха Чейз известно: стоит объявиться в логове врага «нашему» разведчику, как тут же к нему мчатся со всех сторон доверчивые Большие Боссы со стопами компромата на самих себя. А сколько ещё скрытых ренегатов стоит в очереди на долгожданное предательство? А смазливых секретарш, готовых за ночь безумной любви с героем выдать ему какие угодно тайны… Да? Только куда с ними потом, с тайнами? Тараканова-то Игоря Игоревича — тю-тю! Единственного, кого они по-настоящему интересовали. Единственного, способного распорядиться ими с пользой. Стало быть, рвать в детективном азарте собственное анальное отверстие нету тебе, Филипушка, ныне никакого профита. Так?…

Я насупился. Молчу. Анальное отверстие рвать… Каково!…

Разумеется, молчишь, уже высокомерно талдычит мне рассудок. Против истины разве попрешь. А раз так, собирай-ка ты дорожный баул — очки противосолнечные, крем для загара, плавки купальные, бермуды-гавайки да отправляйся в турагентство путёвку оформлять. Таракановского задатка аккурат хватит на двухнедельный морской вояж в первом классе. Средиземноморье в мае чудо как хорошо. Подзагоришь, развлечёшься. Отвлечёшься. А возвратишься — глядишь, и проблем существенно убавится. Сатанистов, глядишь, прижмут. У Милочки, глядишь, синяки сойдут. Или Юлечке Штерн муж опять опостылеет. Не такой ли чудо-вариант благоразумен, резонен в высшей степени? Что скажешь?…

В самом деле, что тут скажешь? Так ведь оно и есть. Следовать путем благоразумия не только полезно, выгодно, удобно, но и чертовски приятно. Для себя же усердствуешь, родного, единственного и бесценного. Следовательно, любой потенциальный ущерб, любую тревожную шероховатость ещё на дальних подступах печёнкой чуешь и — огибаешь этак умненько. Колдобины да ямы — сторонкой пускаешь. Буреломы огнём палишь. Ать-два, ать-два, горе не беда: не дорожка — скатерть под ноги ложится. Эх, красота, в какую сторону ни взгляни — хорошо, просторно! Одна закавыка: трудно бывает первый шажок сделать — через старомодные и нелепые совесть, честь да долг переступить. Ничего, где наша не пропадала! Тут главное — твёрдость проявить, вот что уразуметь: никому они вообще не нужны в век торжества целесообразности. Честь, долг… похвальные нравственные категории… Тоже мне — великое дело! Ерунда какая! Совестью сыт не будешь, с честью не переспишь, чувство долга в бумажнике не зашуршит. Да ежели по большому счету разобраться, их и вовсе на свете нету, выдуманы они! Для дурачков, для блаженненьких изобретены. Кем? Благоразумными, ясен перец.

Противно мне было в себе эти складные мысли отыскать. Заметить, что всерьёз прислушиваюсь к ним. Складные они, да неладные. Руководствуясь такими вот благоразумными советами постоянно, ой как легко превратиться в сытого, гладкого и загорелого подлеца. Довольного собою благополучного подлеца, никогда не снимающего противосолнечных очков — чтобы добрые люди глазонек оловянных не дай Бог, не разглядели.

Не хотелось мне подлецом становиться, вот ведь штука какая.

Неблагоразумная.

Однако минула почти неделя, прежде чем я заставил себя отправиться в "КАЛИБР.45".

Я тягал в спортзале железо, потел в сауне, много плавал и принимал массаж, убеждая себя, что восстанавливаю форму. Я посещал тир, с завидной стабильностью высаживая великолепные очки из великолепной таракановской «беретты». Я хорошо питался и много спал. Без особой надежды на успех — скорей, чтобы не терять навыка — пытался обольстить Анжелику… и носил Милочке цветы и фруктовые соки.

Как там у поэта-разбойника Виллона, который Франсуа? "Среди возлюбленных — святой, среди любовников — страдалец". Сказано точь-в-точь обо мне. Ибо Анжелика держалась со мной то насмешливо (если не язвительно), то холодно; как любовник я её больше не интересовал: что было, то прошло. Милочка же… Милочка всякий раз в моей компании совершенно очаровательно смущалась, опускала очи долу и молча (куда только подевался её острый язычок?) перебирала шерсть Абрека. Лютый зверь следовал за ней всюду, пылко (савсэм по-кавказки, да?!) ревновал её ко мне, и подступиться при нём к Милочке с нежностями не было никакой возможности. Между прочим, в отсутствие предмета обожания Абрек живо вспоминал, что мы с ним приятели — не разлей вода, доказывая тем самым, что двойной стандарт морали присущ не только человеческим существам. Но когда понятливый папа Фердинанд, дай Бог ему здоровья и хорошего зятя, уводил настырного пёсика погулять, и мне подворачивался реальный шанс слиться с Милочкой в упоительных лобызаниях, я почему-то делался вдруг нерешителен и неуклюж, со сладким ужасом чувствуя, что окончательно теряю от неё голову. И даже готов на то, чтобы предложить ей выйти за…

Господи, в панике молил я тогда, затвори мне уста!

Непривычные терзания. Откуда они? Неужели старею? Хм… взрослею?…

Завершались периоды немоты, потупленных взоров и торжества целомудренности чаще всего появлением величественной Милочкиной красавицы-мамы, именем Антонины Антоновны с приглашением пить чай. За чаем Милочка оживлялась, да и я вновь становился собою, переставал мямлить, шутил, сыпал комплиментами хозяйке и её стряпне. Антонина Антоновна была строга и царственна только с виду, а на самом деле легка в общении и приятна в беседе. Разговаривая с ней, я наконец понял, откуда взялась у её дочери прелестная (а подчас невыносимая) манера подпускать иронии в любую произнесенную фразу. Правда, у Милочки это получалось несколько острей, зато у Антонины Антоновны тоньше, мягче и безобидней. Сказывался опыт. А как она готовила!… Как готовила!… "Дас ист фантастиш!" — воскликнул бы немец-перец-колбаса, отведав её разносолов, и был бы, безусловно, прав. Русскому Ивану тоже нашлось бы что сказать. Однако русскоязычное выражение, равное по смыслу и экспрессии, не имеет ничего общего с пристойностью; мы его опустим. Фердинанд, военная косточка, за столом всё больше отмалчивался, как и Абрек. Впрочем, пса к столу вообще не пускали; полковнику же, известное дело, челюсти нужны исключительно для жевания, а язык и глотка — для отдания команд. Ещё у Милочки обнаружился младший брат. Но вьюноша Руслан (Руслан и Людмила, во!) серьёзно занимался бальными танцами, был каким-то там призером, а поэтому проводил на тренировках уйму времени.