Волки и медведи - Фигль-Мигль

– Неважно выглядите, дорогой.

– Спасибо.

– У меня дача на Крестовском, – предложил он. – Не хотите пожить?

– Какая же сейчас дачная жизнь?

– Распрекрасная.

И он, и я всегда выбирали один и тот же столик в углу, с двумя стульями и небольшим, лёгким диваном «ампир» с фигурно скошенной спинкой и обивкой в цветочек. При желании можно было видеть весь зал, при желании – сесть к залу спиной.

– Вам следует лучше питаться. – Илья Николаевич холодно оглядел принесённую мне чашку кофе. – Правильно и – не последнее – обильно питающийся человек никогда не будет подозрителен в гражданском смысле.

Я покосился на его необъятный бифштекс.

– А меня уже в чём-то подозревают?

– В контексте слово «уже» звучит немного наивно. – Он откинулся на диване с бокалом в руке. – Люди традиционной моральной ориентации рассуждают так: ест без аппетита – совесть нечиста. Совесть нечиста – следовательно, в чём-то замешан. В Городе не принято быть в чём-либо замешанным. Вас начнут избегать.

– Ну и что? Я чужой, пришлый и разноглазый. Я не думал, что меня немедленно примут.

– Вы, Разноглазый, не думали об этом вообще. Вам кажется, что востребованность ваших услуг снимает вопрос об отношении людей к вашей личности. Так оно, конечно, и есть – вернее, было. Но раз уж вы намереваетесь с нами жить, придётся делать это по правилам.

– И как мне социализироваться?

– Для начала вступить в какой-нибудь клуб. В Английский, конечно, вот так сразу не примут… держим марку, держим… отгородились от мира высоким забором, чтобы изводить друг друга. В одиночестве ты сам пожираешь себя, на людях тебя пожирают другие, теперь выбирай… да. Но в «Щит и меч» обеспечу рекомендации.

– Какое странное название.

– Отчего же?

– Как будто для военных.

– Действительно. Никогда не обращал внимания. Ну, в чём-то даже соответствует вашему бизнесу. Рыцарь в сияющих доспехах выходит на битву с нечистью.

– А если привидения не нечисть?

– Возможно. Но поскольку без нечисти в данной конфигурации не обойтись, тогда её роль автоматически переходит к вам. – У него был мягкий голос, голос, в котором всегда чувствуется затаённая улыбка. Таких людей вчуже любил Фиговидец. («Спокойные, остроумные, жестокие».) – Как вам понравится быть нечистью самому? Смеётесь? Никак не нравится? – Он и сам засмеялся. – Так что насчёт Крестовского?

– Спасибо, – сказал я. – В другой раз.

Я поднялся в номер собрать вещи и почти покончил с этим занятием, когда в дверь заскреблись. Проскользнувшую внутрь горничную я прежде не видел либо видел, но не запомнил. Они все здесь были дивные – свежие, смазливые, – но совсем без индивидуальности. Как ангелы. И ещё, подобно ангелам, старались не попадаться постояльцам на глаза. Присутствовали незримо.

– Ну?

С тысячами извинений, приседаний и дрожа от ужаса при мысли, что её застукают, горничная сунула мне неграмотно накорябанный на мятом тетрадном листке вызов и продублировала его сбивчивым старательным шёпотом. Мент всё-таки умер в больнице на руках реаниматолога. Расчерченный в клетку листок бросал трогательный голубоватый отсвет на неприглядную правду. Как всё это было не вовремя. До чего глупо.

– Миксер тебе кто?

– Дядя.

Отвечая, она не сморщила носика.

Вообще говоря, работавшие в Городе, особенно прислуга, находились с – чуть было не сказал «деревенской» – роднёй в сложных отношениях. Запас душевной прочности, у всех разный, одним позволял хотя бы не вслух стыдиться (а были и такие из себя, посылавшие отца-мать), другим – демонстративно признавать всех жлобов и хабалок в семействе. Кругозор у них был шире, но широкий кругозор не расширяет автоматически ни ум, ни сердце. Взять хотя бы неприятие – насмешливое, враждебное, да пусть даже уважительное – барской жизни в тех её мелочах, которые лучше всего выявляют суть человека. Нет, само богатство прислуга под сомнение не ставила. Чистые дворы и улицы, просторные светлые квартиры, шубы, вечерние платья, ювелирные украшения, холёные руки – это им нравилось, всем нравится. С этической точки зрения, быть богатым-хорошо. Но траты хозяев на ерунду в виде картин, книг, черепков, марок, ещё какой-нибудь дряни – но их способность часами разглагольствовать об этой ерунде – но усердие, с которым они спускали время на бесцельное блуждание по музеям и паркам… нет, чувствовали кухарки, няньки, сиделки, поломойки и горничные, выносить приходится, а понять невозможно. «Господа как на всё смотрят – с воображением, – жаловалась мне камеристка, которую хозяйка упорно посылала в Эрмитаж. – А у меня на эти вещи нет воображения».

Я прошёлся по номеру, остановился перед картинкой на стене. Адское чудище было глубокого, тёплого красного цвета. Благожелательный красный (совсем не то, что красный агрессивный) словно сообщал, что и в аду не так плохо: со своими издержками. Трогательные ушки и лапки, не так чтобы страшные зубы, томный мутно-красный глаз (чудище было изображено в профиль), – я смотрел на них с удовольствием покоя. Если у восседавших на чудищевой спине чертей и грешников был не вполне авантажный вид, то к нему самому никаких вопросов не было.

– Что дяде-то сказать?

– Что-что. Скажи, к вечеру буду.

Когда всё наконец было сделано, стояла глухая ночь. Дружинники, за исключением дежурных, разошлись по домам. Миксер остался со мной за накрытым столом, дремал вполглаза. Я ел с усилием – опустошённый, измочаленный. Прожевать, потом ещё и проглотить кусок мяса казалось тягостной работой, и, чтобы справиться с ней, я время от времени пристально смотрел на свои ощутимо исхудавшие руки.

– Сдаёшь, Разноглазый.

– Очень много клиентов. Трудно восстанавливаться.

– Ну-ну. И долго так будет продолжаться?

– Пока до вас не дойдёт, что я физически не в состоянии обслужить всех.

Миксер открыл было рот, но удержался. Чего он не сказал: «уже дошло», «мы над этим работаем»? Я понимал, что на Финбане становится опасно, но мне не верилось.

Миксер угрюмо смотрел в стол. Его благодарность не простиралась до того, чтобы он откровенно посоветовал мне уносить ноги. Ане предупредить вообще смутно представлялось неправильным, как всё же неправильно не сказать идущему по дорожке человеку, что впереди промоина с кипятком. Вот он и кряхтел, сопел, отводил глаза. И сказал наконец так:

– Тебе нужно лучше питаться.

– Да разве я плохо питаюсь?

– Ну там спать побольше. – Он стал смотреть куда-то за горизонт. – Если надо, я б тебя мог спрятать в надёжном месте… Конкретно дух перевести.

Я не ответил. Я собирался на следующий день, вот как рассветёт, вернуться в Город, зайти в «Англетер» за чемоданом и уехать на пару недель в Павловск, никому не оставляя адреса. Говорят, в несезон в Павловске сказочно.