Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

На следующий день Феврония ждала незваного гостя, а именно реального Шлоса, но он не пришел. Не явился он и на второй день, и на третий. Ну и пусть его! Феврония была человеком слова и вовсе не собиралась отступать от намеченного плана. На пятый день после побега Глафиры она сама пошла к квартальному и заявила о пропаже постояльца. Такой, мол, хороший человек, молоденький, вежливый и за постой платил исправно. И вдруг исчез.

– Так, верно, он по делам уехал?

– Но ведь не предупредил. И вещи все оставил.

– Дело рано заводить. Подождем. Может, еще объявится.

Поход к квартальному был весьма своевременным, потому что именно в этот день явился настоящий Шлос. Вел он себя возмутительно. За время жизни с опекуном он нахватался русских слов и уже решил, что может изъясняться на этом языке. Жизнь с каретником тоже научила Февронию разговорной немецкой речи. На этом странном воляпюке они и разговаривали.

– Где есть бестия, негодяй, мерзавец и грязный скот, который присвоил мой имя, деньги и честь? – вопил Шлос.

– Вы кого имеете в виду, господин хороший? Только не надо глотку драть.

– Он носил мое имя – Альберт фон Шлос.

– Если вы о моем постояльце, то он исчез.

– Что значит – исчез? Покажи мне дом! Я сам его найти, обнаруживайт и убивайт.

– Ты, сударь, не ори! Комнаты постояльца я тебе покажу, а в моем доме тебе делать нечего.

– Вы его прятать от меня, вот что есть правда. Россия страна воров и негодяев. В Европе совсем другой порядок. У нас закон и умные правители, а у вас всюду обман и взятки.

– Правителей-то наших оставь в покое, обмылок! – Феврония уже стояла в боевой позиции, руки в боки, подбородок вздернут, глаза, как два факела.

Поодаль маячила фигура Озерова. Он явно забавлялся происходящей на его глазах сценой, но боялся подойти. Потом все-таки превозмог страх, подошел к Февронии и зашептал в ухо.

– Скандал у нас был страшный. Вообрази, наш Альберт никакой не Альберт, а самозванец с чужими документами. Он ведь деньги у господина Шлоса украл. Его надо непременно найти.

– Вот и ищи! – огрызнулась Февронья. – Только не раньше, чем с квартиры моей съедешь. Я тут у себя никаких масонов не потерплю.

Озеров испуганно икнул, вытаращил глаза и на полусогнутых ногах поплелся к себе во флигель.

– Вы есть грязный женщин, – продолжал блажить Шлос. – Вы сговариваетесь за моей спиной с этот господин. Ведите меня в его конуру!

– А вот это шиш! – Феврония подтвердила свои слова выразительным жестом. – Я тебя не знаю и знать не хочу. Если ты и впрямь потерпевший, то приходи ко мне с полицией. А сейчас вон с моего двора.

– Я накажу вас. В Сибирь! В Сибирь! Вы есть хам. Я не верю ни одному вашему слову.

Не будем приводить эту перебранку полностью. Шлос не ограничился разговором с хозяйкой. Он добрался до каретника, хотя Феврония физически пыталась этому воспрепятствовать. Обмен любезностями с хозяином отличался от предыдущего объяснения только тем, что оскорбительные слова Шлос произносил по-немецки.

Охрипнув и иссякнув, Шлос заверил хозяев, что так дело не оставит, а сообщит в полицию, и у катерника и мерзкой супруги его будут большие неприятности: уж в это вы мне можете поверить. На этом и расстались. Про коня Доброго Шлос, по счастью, не спросил… Надо бы избавиться от жеребца, решила Феврония. И чем скорее, тем лучше.

Феврония не простила Шлосу – щенок заморский! – безобразной сцены. На следующий день она опять пошла к квартальному и сделала официальное заявление. Тайное общество, господин офицер. Вообразите, тайная секта свила гнездо в ее хозяйстве, осквернила своим присутствием добропорядочный дом. Называют себя вольными каменщиками. Большинство из них – немцы. Какие у них цели, один Господь знает. Врут промеж себя, что истину ищут, а я так понимаю, что они замышляют недоброе. Что недоброе? А заговор составляют против матушки государыни, вот что. Один из них – немец фон Шлос, не постеснялся мне прямо в лицо говорить про государыню оскорбительные речи.

– Так вы же говорили, что Шлос пропал. Нашелся, значит?

– Никак нет. Не нашелся. На его место другой явился и стал орать, что он настоящий Шлос и есть, а тот, который пропал, есть подложный. Но не в этом дело. Масоны – опасные люди. И все что-то шепчутся, выведывают. Проверить бы надо. Нет, господин офицер. Сама я писать не буду. Читать умею, а пишу плохо. Вы изложите все своими словами на бумаге, а я подпишу. То есть крест поставлю.

Эпизод в доме каретника принимал новый окрас. Одно дело, человек пропал, и совсем другое, если произнесено слово – политическое общество. И почему-то имеют место быть два немца с одинаковой фамилией!

На следующий день в дом каретника Франца Румеля явились с обыском два офицера полицейской управы – поручик и капрал. Молодые, бравые, внимательные и явно о себе куда больше понимающие, чем прочие обыватели. Вид у них был не сказать, чтобы очень недоверчивый к мирозданию, а какой-то въедливый, словно они все время вслушивались во что-то и слышали звуки, которые обычное ухо уловить не в состоянии.

– Мещанка Феврония Румель?

– Так точно. Это по второму мужу, а в девичестве Коробкова. Хоть и Румель, вере православной верна.

– Покажите комнаты вашего квартиранта, – решительно приказал чернявый поручик.

Читатель ошибается, если думает, что настоящий обыск умели делать только у нас в советские времена. Тайные сыскные дела и в XVIII веке были поставлены на широкую ногу. Обыск велся очень тщательно, глядели во все глаза. Во всяком случае, когда ушастый капрал, уши, как морские раковины, заглянул за икону, он тут же сказал поручику:

– Здесь лежало что-то. С собой унесли.

Поручик чиркнул себе в книгу карандашиком, а Феврония ругнулась мысленно: «Вот ведь скрытная девка! Опять ее, дуру старую, вокруг пальца обвела. И нет бы самой заглянуть за икону-то. Ведь пыли там собралось видимо-невидимо».

В комнате меж тем началось что-то невообразимое. Перетряхнута была вся постель, одеяла на пол, все подушки ощупали, только что перину не вспороли. Стулья, кресло, шкапчик – все было обследовано самым тщательным образом, но самое большое внимание полицейские уделили одежде Шлоса. Среди пары рубах одна была ненадеваная, она интереса не представляла, а другая, ношеная, была обследована самым внимательным образом, поручик даже понюхал пятна на манжете. «Кофе?» – высказала догадку Феврония, офицер снисходительно скривился, дескать, для вас, женщина, это может быть и кофе, а для нас, служилых, это наверняка кровь. В камзоле вывернули наизнанку карманы, даже башмаки были обследованы на предмет, не таится ли какая-нибудь тайна в каблуках или под стелькой.

Феврония стояла рядом ни жива ни мертва. А вдруг эта неумеха Глафира забыла какую-нибудь важную деталь, теперь будет на ней поймана, и вся, с таким блеском задуманная комедия превратиться в трагедию со страшным концом. Пока все шло спокойно. Но дошло дело до двух оставленных немецких книжек. Капрал взял их поочередно за обложки и раскрыл веером. При этом казалось, что он вслушивается в шелест страниц, словно по шороху пытается определить, не таит ли сия книга в себе что-то опасное. И ведь услышал! Из второй книги выпорхнул листок и, мягко кружа, упал на сапог поручику. Офицеры дружно нагнулись…