Мякин - Влад Стифин

— Ну что, матрос, отпроцедурился? — пробасил моряк, когда за Мякиным захлопнулась дверь.

— Да, — равнодушно ответил Мякин и с угрюмым лицом подошёл к окну.

Моряк повернулся на спину и снова спросил:

— Что-то ты, матрос, нынче невесел, словно боцман без команды!

Мякин, не оборачиваясь, ответил:

— Поднадоело мне это заведение. Не вижу смысла.

— Не видеть смысла, — повторил моряк, задумался и тяжко вздохнул. — Не видеть смысла в твоём возрасте, матрос, нехорошо, совсем нехорошо. Смысл всегда должен быть, даже тогда, когда кажется, что его нет.

Мякин отвлёкся от окна, повернулся к моряку и удивлённо произнёс:

— Вы что-то сказали мне непонятное. Простите, не уловил.

— Не уловил, — повторил моряк и не спеша встал, прошёлся к двери, потрогал гладкую поверхность и заметил: — А ведь не зашла красавица, но не будем печалиться. Не будем печалиться, матрос? Не будем?

— Не будем, — согласился Мякин и вяло возвратился на своё место.

— Ты, сосед, что-то совсем прокис — так и депресняк можно подхватить, — пробасил Адмирал.

Мякин сел на постель и, кивая, ответил:

— Да, вы, пожалуй, правы. Киснуть не стоит.

— Вот-вот, молодой человек. Это правильная мысль. Был у меня боцман на каботаже — как-то загрустил, на берег перестал ходить. Сидит себе в каюте — на волю не выгнать. С матросами угрюм, как скала перед штормом. Обстановка на посудине образовалась дрянная. Вся морская служба от этого страдает. Я уж старпома к нему (к боцману) подпустил — разведать, как, мол, такие перемены в нём образовались. Возвратился старпом из разведки, докладывает: вроде ничего такого у боцмана и не произошло. Всё как было, так и осталось, а вот печаль морская какая-то прилипла к организму и поглотила боцмана, как пучина заглатывает проржавевший буёк. Думали мы, думали со старпомом, как морскую душу боцманскую починить, ремонт ей капитальный дать. Старпом экзотику разную предлагал: мол, сообщить ему, что на берег его списывают по состоянию, то есть стрессом его шандарахнуть, да всё что-то нам не нравилось. Надо бы что-нибудь весёлое придумать, а что весёлое на каботажке придумаешь? Тягомотина одна. И придумал старпом эту весёлость — поручить боцману худсамодеятельностью заняться.

— Художественной самодеятельностью? — недоумённо повторил Мякин.

— Да, матрос, этой самой самодеятельностью, — ответил моряк. — А что тут такого? Худсамодеятельность, когда службе не помеха, помогает настроение на плаву поддерживать. Ты, матрос, слушай дальше, что получилось.

— Я слушаю, — покорно ответил Мякин.

— Сообщили мы боцману, что приказ с базы получили, чтобы на судне худсамодеятельность организовать, так как по прибытии на место смотр будет среди всех экипажей. Боцман поначалу не понял, что это к нему в первую очередь относится. Угрюмо кивнул и пробурчал что-то вроде: «Так и организовывайте». А старпом ему по всей строгости излагает всю сущность обстоятельств, говорит ему, как приказ читает: «Вам, товарищ боцман, надлежит эту самодеятельность и устроить. Подбирайте среди матросов, кто что может, и чтоб к базе всё готово было».

Смотрим, наблюдаем боцманскую реакцию — и видим, несколько удивился угрюмец наш, с недоверием на меня смотрит и отвечает: «Я, товарищ капитан, этим никогда не занимался, этой самодеятельностью. Я из этого дела всего-то одну частушку-прибаутку и знаю, и то со словами… Ну, вы знаете какими». А я ему не менее строго заявляю: мол, работай, боцман, с матросами. Ищи таланты да сам сочиняй, то есть соображай, что-нибудь по худчасти, а твои обязанности я на старпома взвалю.

Замечаем, что проникся боцман поручением — угрюмость и печаль его во что-то другое превращаются, вроде как в озабоченность унылую. Буркнул он: «Есть» и отчалил из капитанской каюты. А мы со старпомом переглянулись, и, наверное, одна и та же мысль к нам пришла: «Не ерунду ли мы затеяли? Как бы ещё больше боцманскому организму не навредить?»

— День-два выждали, следим, что боцман делать будет. Видим, вроде ничего не меняется. Боцман работу свою исполняет. Экипаж занят по расписанию, словно и не было никакого приказа про самодеятельность. На третий день вызываем боцмана, спрашиваем про самодеятельность, с подозрением спрашиваем, не забыл ли он о своей новой обязанности. Узнаём, что не забыл, что думает он о ней денно и нощно, что весь экипаж готовит, кто что может, сообразно имеющимся талантам.

— Отпустили мы боцмана. Сидим соображаем: изменилось ли в нём что-нибудь, хоть какая весёлость, что ли, появилась, тоска-печаль ушла? Посоображали и пришли к выводу, что ухудшений в боцмане не произошло, — и на том, как говорится, спасибо.

Ночью в порт зашли, разгрузились, новый груз приняли, команде до рассвета отдых дали. Утром ранёхонько побудку сделали. Смотрим — боцмана нет. Исчез наш худрук. Допытываемся, кто что про боцмана знает. Вахтенный сообщает, что на берег боцман сошёл — ещё ночью, после погрузки. Переглянулись мы со старпомом. Удивление и тревога у нас произошли. А как же, боцман впервые за несколько месяцев на берег сошёл! Однако не мог же он, старый моряк, с родного корабля из-за самодеятельности удрать. Вот ты бы, матрос, мог бы так поступить с родным коллективом? — спросил моряк Мякина.

Мякин от неожиданного вопроса вздрогнул, задумался и неуверенно ответил:

— Я никогда боцманом не был и в ваших морских делах совсем не разбираюсь.

— Вот именно, — пробасил моряк. — Не разбираешься. А я тебе, матрос, вот что скажу: не может старый моряк свой коллектив просто так бросить, не может и всё тут!

Сосед встал, прошёлся по палате туда-сюда. Снова сел на койку и продолжил свой рассказ.

— Мало, мало озадачились мы со старпомом: в рейс уходить пора, а боцмана нет! Нехорошее обстоятельство произошло, и мы, как командиры, виновники того. Стоим на мостике, соображаем, как поступить, полчаса максимум можем ждать, а дальше без боцмана следует уходить. Экипаж, как положено, к отходу готовится. Я старпома послал груз проверить, а сам на месте остался — наблюдаю за причалом да на часы посматриваю. Мысли всякие нехорошие в голову лезут: «Отчаялся боцман наш от худзадания, и тронулся ум его в сторону побега». Стою, мысль эту худую гоню от себя, ещё надеюсь на что-то, а время бежит — уж пятнадцать минут от получаса остались. Старпом появился, мрачный весь, — тоже ответственность за боцмана чувствует. Встретились мы с ним взглядами и подумали об одном и том же: нахрена нам эта самодеятельность сдалась, как крыса дохлая в трюме? Вот из-за неё, этой самодеятельности, и боцмана можем потерять.

Моряк на минуту замолчал, попил водички из кружки, чем-то пошуршал в тумбочке и с досадой изрёк:

— От добра добра не ищут. Слышишь, матрос? У тебя