Антик с гвоздикой - Ирина Мельникова

Странное дело, но теперь ее не раздражали мысли о будущем сестры. Наталья уже почти смирилась с тем, что когда-нибудь им придется расстаться. И, возможно, нынешней осенью она переберется на зиму в Ярославль, а то и в Москву. Чтобы подобрать барышне достойную партию, требуется вывозить ее в свет. Впервые за долгие годы графиня думала без содрогания о предстоящем сезоне. Ее не пугали слухи, за себя она умеет постоять. Дать отпор самой злоязыкой сплетнице или поставить на место зарвавшегося франта — этого опыта ей было не занимать…

Графиня подошла и распахнула двери кабинета, которые выходили на галерею западного крыла дома. Солнце еще не перевалило за полдень, в комнате было прохладно, но почему-то ей не работалось. Сегодня она позволила себе не поехать в поля. Накопилась прорва всяческих бумаг, которые требовалось разобрать, и писем, которые нужно было прочитать, а при острой необходимости отправить ответы. Ждали своей очереди посылки с книгами и журналами, которые ей ежемесячно присылали из Санкт-Петербурга и Парижа. Но посылки она оставила на вечернее время, решив разобрать их вместе с Ксенией. Появился повод поговорить с сестрой, возможно, даже о ее будущем…

В последнее время они снова отдалились друг от друга, и Наташа корила себя, что заботы не позволяют ей проводить больше времени с сестрой и сыном. Она радовалась их дружбе, была абсолютно спокойна за Павлика, но нет-нет да поднималось в ней некое странное чувство, похожее на ревность.

Никогда в ее присутствии Павлик не был столь непосредствен и весел, как наедине со своей юной тетушкой. Иногда графиня исподволь наблюдала за ними. Играли ли они в мяч на лужайке перед домом, собирались ли на прогулку, читали ли или писали под диктовку в классной комнате, Наташа постоянно слышала их смех, веселые голоса. Ксения и Павлик бегали взапуски, ловили сачком бабочек, а то вдруг пристрастились играть в лапту с дворовыми мальчишками. Причем Павлику, как барчуку, снисхождения не делали, но и он не уступал, если его несправедливо обижали или намеренно, чтобы вывести из игры, подставляли подножку.

Графиня смирилась с его исцарапанными руками и коленками, с бесконечными ссадинами и синяками. Она поняла наконец, что против природы не поспоришь, и если она родила сына, то не в ее силах запретить ему вырасти настоящим мужчиной.

Конечно, она не спешила заявить об этом вслух, просто перестала пилить сестру за допущенные промахи в воспитании Павлика и неумение вовремя предотвратить его шалости и озорство. И, честно сказать, сейчас она чувствовала себя намного спокойнее. Многочисленные запреты и ограничения вынуждали Павлика хитрить и изворачиваться, теперь, заполучив относительную свободу, он во многом изменился в лучшую сторону. Опасаясь потерять доверие маменьки, он из кожи вон лез, чтобы она не дай бог не запретила прогулки за пределами усадьбы. И Наташа уже подумывала как-нибудь отправиться вместе с сыном и сестрой на пленэр. Уехать к озеру на полдня или больше, захватить провизии, пледы. И гори все ясным пламенем! Неужто она не может позволить себе, хотя бы изредка, отдохнуть au sein de la nature[18], забыть о вечной суете, насладиться чудесными пейзажами, солнцем, надышаться медовыми ароматами июньского воздуха, слаще которого не бывает в году. И, в конце концов, понять, насколько эти прогулки безопасны и чем же они столь притягательны для Павлика?

Слабого ветерка, дувшего вдоль галереи, хватило, чтобы прогнать усталость. Но вместо того, чтобы вернуться в кабинет, она окликнула пробегавшего внизу Данилу и спросила, не вернулся ли молодой граф с прогулки.

— Дак рано еще! — удивился лакей. — Оне ж, почитай, только к обеду вернутся.

— Ладно, беги, — отпустила его графиня, — но как приедут, непременно мне доложи!

Наталья повернулась, сделала шаг в сторону кабинета и вдруг краешком глаза заметила четверку лошадей, вынырнувшую из-за поворота. О боже! Сбылись ее самые мрачные предчувствия!

— Данила! — закричала она не своим голосом. — Закрывайте ворота! Немедленно!

Но было уже поздно. Сторожа у ворот, заметив экипаж, попытались остановить его, потому что не в правилах «Антика» было разрешать заезжать на усадьбу, не доложившись о цели визита. По крайней мере, таков порядок был заведен графиней с тех пор, как душа графа Федора улетела в мир иной. До последней минуты ее приказы неукоснительно выполнялись. И хотя ворота держали открытыми, но стараниями сторожей ни одна муха не смела миновать их без дозволенья ее сиятельства.

Лошади, не замедляя бега, промчались на рысях к дому с непозволительной скоростью, которая также не допускалась на территории усадьбы, опять же после кончины графа Изместьева, чья смерть стала следствием точно таких же лихих заездов. Уже знакомый графине черный экипаж остановился в паре шагов от парадного крыльца. Она же продолжала стоять на галерее, всем своим видом показывая, что спускаться вниз и встречать нежелательного визитера отнюдь не намерена.

Непременный спутник барона рыжий Фридрих спрыгнул с облучка и распахнул дверцы кареты. Барон фон Кромм, смахивающий в своем черном одеянии на крупную, по какой-то причине напялившую шляпу ворону, медленно спустился по приставной лесенке. И, заложив правую руку за отворот плаща, некоторое время стоял без движения. Его взгляд прошелся по самому «Антику», сбежал к озеру, к выстроенной недавно купальне, прогулялся по богатым цветникам и ухоженным газонам. Дом сиял чисто вымытыми окнами, желтели посыпанные песком дорожки, в парке же не осталось ни одного сухого дерева, кусты были аккуратно подстрижены, а подходы к беседке избавлены от бурьяна.

Вид у усадьбы был ухоженный. Чувствовалась не по-женски твердая рука хозяйки имения. И это, похоже, не понравилось барону. Он что-то недовольно пробурчал Фридриху, и тот бросился к карете за небольшим портпледом, который с поклоном вручил хозяину.

Все это время графиня молча наблюдала за ними с галереи. Но барон вознамерился подняться в дом. Его не смутило, что у входных дверей его ждали два крепких лакея и швейцар. Он даже не подал виду, что сомневается в их гостеприимстве.

— Кажется, вас не смущает, барон, что вам не слишком рады в этом доме, — гневно произнесла сверху графиня, — вы, как тать, врываетесь в ворота, теперь готовы без приглашения и объявления цели визита войти в мой дом. Поверьте, этому не бывать!

— Графиня, — барон снял шляпу и склонился в низком поклоне, блеснув на солнце обширной лысиной, — я огорчен столь холодным приемом. Но я искренне рад видеть вас! — Он выпрямился. Лицо его было ярко освещено, и графиня передернулась от отвращения. Борис фон Кромм и в прежней жизни никогда не отличался красотой, вернее, она всегда считала его жалким уродом. Но теперь графине стало понятно, почему он так редко снимает шляпу. Под ней скрывалась самая отвратительная из всех виденных ею когда-либо физиономий. Безобразный шрам, вероятно, от удара клинком, рассекал лицо барона со лба до подбородка. Правый глаз вытек, и провалившуюся глазницу прикрывало маленькое, сморщенное веко, отчего лицо барона казалось перекошенным влево. Длинный хрящеватый нос нависал над острым подбородком, а по-собачьи острые уши делали его похожим на летучую мышь. Черный плащ завершал общее отталкивающее впечатление.