Свет мой. Том 1 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

солдат с мешками (они, как сказали, везли в роту мыло, получив его где-то на базе). Сгущались сумерки, и в вагонных потемках сержант посветил-пошарил тут-там слабеньким лучом карманного фонарика:

– Так-так, елки-палки… С комфортом нас!..

Теплушка была доверху загружена штабелями обыкновенных крестьянских дровней. Словно кем-то воочию подтверждалась, несмотря ни на что, толковая поговорка: «Готовь сани летом, а телегу зимой». На солдатское счастье в дровнях сиротились кучечки соломы – они годились под постель. Так что втроем, разобравшись, кое-как втиснулись лежа в какие-то образовавшиеся междровневые пустоты.

Однако в связи с посвежелостью в майском воздухе и набравшим с ветерком скорость поездом, когда теплушка раскачивалась и поскрипывала, должно быть, всеми своими болтами и заклепками вместе с поскрипывавшими при раскачке и трущимися между собой дровнями, Антона, и одетого в фуфайку, начал донимать холод. Да и попутчики его также слышно покряхтывали, шевелились, ворочались и поеживались. Наконец те не выдержали: во время одной остановки состава пошли на разведку – поискать, где потеплей в нем.

Поезд снова дернулся, пошел; Антон сквозь дрему почувствовал, что остался в вагоне один; он только был уверен, что его спутники не отстали от поезда, нет, а точно нашли что-нибудь стоящее. Он угадал: при очередной остановке они пришли за ним, повеселевшие:

– Ну, вылазь, приятель, из берлоги! Идем с нами! Там теплей – есть печечка. И притом девушки интересные ждут. Шмотки свои не забудь! Прыгай!..

– Какие еще девушки? – ворчал Антон, полусонный, зевая.

– Потерпи, браток, немножко: сам увидишь, – был ответ довольного всем сержанта. – У тебя дорога дальней нашей. Так что тебе кстати…

Поразительно то, что совсем незнакомые люди столь заботились о нем…

XIV

Дверь вагона, лязгнув, откатилась. Антон цепко схватился за поручень. Раз! – И поднялся в теплушку. Поздоровался немедля.

В теплушке, освещаемой блекло, с провалами, светом фонаря «летучая мышь», что висел на гвозде, вбитом в стенку, был довольно разнообразной формы груз, в том числе несколько огромных дубовых бочек, уложенных в ряд вдоль вагона, т.е по движению поезда (чтобы не катались), топилась печка-буржуйка и полулежали на вещах, по-девчоночьи подобрав под себя ноги, две – белокурая и темноволосая, с челкой, – девушки в военной форме. И белокурая воскликнула:

– О, мальчик какой – товарищ ваш! Берем, берем его! – И пожаловала его, Антона: – Так располагайся, пожалуйста, где хочешь… Можешь – вот – на бочках устроиться, прилечь; возьми там подстилушку – все помягче тебе будет…

– Так что же в них везете, красавицы? – Присел сержант на ящик. – Горючее, что ль?

– Смотря какое. – Догадливый его напарник хихикнул в большой кулак.

– Без секретности: это – пиво, – сообщила темноволосая девушка. – Да, бочковое.

– Пиво?! Так развозите?..

– А чему вы удивляетесь? Мы сопровождаем военторг и впрочем, не имеем никакого права впускать посторонних в вагон с имуществом. Но что возьмешь с вас, упрямцев… Вы, мужчины, способны уговорить кого угодно…

– Да, да, представьте, как иззябли и не можем уже быть без вашего тепла… – Довольно ухмыльнулся, подстраиваясь, сангвиничный сержант. – Все – потому, девушки хорошие…

– Какие вы речивые… Заслушаться можно…

И, как водится у молодых при таких знакомствах, пришедшие солдаты и девчата стали дальше перебрасывать между собой, словно пробный отскакивающий мяч, легкий необязательный разговор. Подружки, не договаривая всего, что они хотели сказать, раззадоривали, вызывающе смеясь, командировочных и вовсе не замечали уже Антона, прикорнувшего на пивных бочках; они, во всяком случае, не проявляли к нему никакого интереса, покамест не расспрашивали его ни о чем.

Антон, покатываясь на бочках, забывался во сне и дремля, пропустил минуту, когда вышли из вагона его доброжелательные попутчики; открыв глаза, он обнаружил к своему огорчению их исчезновение. Синевато уже светало (фонарь не горел), и видно было, что вместо солдат на ящиках, – перед сонливо маявшими в креслах девушками, – примостились уже две женщины – крестьянки в платках, мешочницы.

Эти дорожные страдалицы, придерживая руками свои котомки, узлы, как раз жаловались девушкам на то, как у их соседки вот так – на ходу поезда – какие-то ворюги вытащили из вагона вещи: подхватили крюками и вытащили вмиг, а другую бабу и саму чуть было не выкинули заодно с мешком – зацепили ее за ногу, поранили.

Слушательницы удивлялись, ойкали.

Да, жители стихийно ездили в хлебные и менее пострадавшие районы, чтобы поменять вещи на зерно, картошку, чтобы как-то кормиться, кормить детей. И Кашина Наташа также разменивала – и даже сохранившиеся отцовские вещи. Нужда поневоле заставляла. Народ ко всему прилаживался.

Светившее и гревшее солнце уже поднялось в небе довольно высоко, когда вагоны, изгибаясь дугой, вползли на большую оживленную станцию Смоленска, за которой далеко проступали его разрушенные очертания. Поблагодарив за приют военторговских девушек, Антон опять закинул за спину вещмешок и зашагал туда – прямо по междупутью, мимо вагонов, паровозов, спускавших пар, мимо стрелок с фонарями, семафоров, работавших мастеровых. На ходу жевал сестрины пирожки с картошкой и луком.

Так выбрался на широкую центральную, наиболее заполненную движением армейского транспорта, улицу Смоленска. Антону для того, чтобы добраться на попутных автомашинах сначала до Рославля, нужно было пройти насквозь весь город и выйти на южную его окраину, к контрольно-пропускному пункту. На таких пунктах регулировщики, проверяя документы, обязывали всех шоферов проезжающих автомашин брать военных пассажиров, нуждавшихся в доставке адресной. Антон до этого уже дважды проезжал по разбитому Смоленску, поэтому уже отчасти ориентировался в направлениях его главных улиц. Вместе с тем он находил наслаждение в том, что двигался вполне самостоятельно, независимо ни от кого; темпа хода не снижал, несмотря на то, что становилось жарко, отчего хотелось пить.

Солнце светило по-весеннему.

У подножия сурово-величественных оббитых старинных белых стен и башен Смоленского Кремля, где в 1924 году было последнее свидание у Яны Французовой и Никиты Збоева, плескались, подкипая, воды Днепра, и над ним, ниже каркаса взорванного моста, лепился шаткий настил понтонного, пропускавшего в обоих направлениях снующие автомашины, повозки и пешеходов. Спокойно пройдя по речному понтону и затем, поднявшись вверх по оголенной улице с ответвлением дорожек и тропинок, Антон внезапно застыл: у развилки продавщица торговала розоватой жидкостью, которой было наполнено ведро, стоявшее около нее, и стакан с тем же, стоявший на ящике. Как кстати! Антону очень хотелось пить! И торговка, простая русская баба, в косынке и кофте, видя его застенчивость, робость, любезно предложила:

– Попей, сынок! Это – морс у меня.

– Дайте стаканчик, – попросил Антон. – Сколько стоит?

– Рубль. – И хозяйка, приняв опорожненный стакан, спросила задушевно: – Может, еще выпьешь, а? Налить?

Антон отказался из-за скромного запаса денег. И подал