Год спокойного солнца - Юрий Петрович Белов

все шито-крыто. А нет — я куда хошь пойду. Я до Москвы дойду, если надо. Я такой.

— Ну, двадцать пять рублей — это слишком, — возмутился Кирилл Артемович. — Расписок наверняка же никаких нет…

— Ах, замолчи, пожалуйста, — в сердцах остановила его жена.

Но Воробьев, видимо, не очень рассчитывавший получить здесь что-либо, уже согласился:

— Лады. Десятку давайте, и шито-крыто, чин-чинарем. Я такой, я чужого не возьму, мне хоть золото, хоть что положь — пальцем не трону, если чужое.

Наталья Сергеевна приложила пальцы к вискам и сказала мужу:

— Отдай, пожалуйста, все. — И добавила: — Стыд-то какой!

— Да уж, — впервые за все время проговорил Борис и повел мать в глубь квартиры. — Устроил нам братец… Но ты не волнуйся, мама. Я ему вправлю мозги.

Она посмотрела на него благодарно и руку пожала, но тут же опустила, сказав:

— Ты иди к себе, я отдохнуть хочу.

Ей казалось, что Борис догадывается о ее тайных, казалось, глубоко скрытых чувствах, и стыдилась за них.

Петька тихо плакал, низко опустив голову. Воробьев-старший стоял с видом победителя, и когда Кирилл Артемович вышел и протянул ему десятку, взял деньги с достоинством и пообещал с трезвой готовностью:

— Если что нужно будет — скажите, я вмиг.

Но поскольку хозяин квартиры смотрел холодно и в разговоры больше вступать не желал, он подтолкнул Петьку к двери и вышел, не поблагодарив и не попрощавшись.

10

— Ну что ты из всякой ерунды трагедию делаешь? — недовольно спросил Кирилл Артемович, входя к жене; та сидела в низком кресле, по-прежнему зажав пальцами виски. — Подумаешь, пьяный водопроводчик что-то наплел. Севка — увлекающаяся натура, я сам такой, и не вижу в этом…

— Ах, оставь, пожалуйста! — вспыхнула Наталья Сергеевна. — Ничего ты не понимаешь!

Обидчиво насупившись, он потоптался в комнате, хотел было выйти, но передумал и сел на диван напротив жены.

— Слушай, ну что ты себе все воображаешь? — проговорил он, разглядывая ее страдальчески омраченное лицо. Встретив презрительный взгляд, глаз не отвел, а даже усмехнулся. — В конце концов у парня специальное образование, это его работа, а за всякую работу полагается платить. И не кипятись, не стреляй глазами, испепелишь — останется на диване горка пепла, и в крематорий не надо, урну только заказать… — То, что она все смотрела на него сощуренными от презрения глазами, все держала пальцы у висков и упорно молчала, разжигало в нем желание унизить ее, оскорбить; и он говорил, сам поражаясь, откуда берутся эти слова: — Верно выходит: с кем поведешься… Вы там в своем сумасшедшем доме все психами становитесь — доктора с приветом, уж это точно. Свихнулась, да? Чего смотришь так?

Все, что накопилось в нем со вчерашнего дня, все волнения, ожидания, обиды и стыд перед своими людьми и перед этими американцами — все это теперь рвалось наружу, и он сдержаться не мог, с ужасом понимая непоправимость происходящего.

— Какое же ты ничтожество, — тихо проговорила Наталья Сергеевна, и он поражен был ее откровенной брезгливостью. — Видеть тебя не могу!

Она легко поднялась, руки от висков отняла, точно сказав это, враз освободила себя от всех мук, и прошла мимо, не глянув больше на него, только легким запахом духов обдала, который тут же растаял, растворился в комнате…

11

Сева вернулся домой поздно, заполночь, сильно пьяный. Мать, открывшая ему, отшатнулась, увидев его остекленевшие глаза.

— Ты что же это?.. — начала она, но поняла, что бесполезно сейчас что-либо говорить, ушла из прихожей, прихлопнув на замок дверь.

Куртку он на вешалку пристроить не смог, она упала. Туфли скинул с трудом и, забыв надеть домашние шлепки, пошел, задевая за косяки, в свою комнату, щелкнул там выключателем.

Борис уже спал, яркий свет разбудил его.

— Кончай, люди спят, — проворчал он и только тут увидел, в каком состоянии брат. — Хорош…

А Сева упорно и зло молчал. Губы были плотно сжаты, и желваки вздулись на скулах. Сидя на кровати, он стащил с себя брюки, оставил их на полу и в рубашке опрокинулся на постель, сразу же закрыв глаза и всхрапнув.

— Ну и прет от тебя, братец, — снова проворчал Борис, встал, чтобы выключить свет, однако, посмотрев на Севу и поморщившись недовольно, скрутил в рулон свою постель и понес в общую комнату.

Но диван был занят. В полутьме послышался виноватый голос:

— Ты здесь хотел лечь? А мне нездоровится что-то, вот я…

— Прости, мама, — смущенный, попятился он к двери. — Спи, я и там перебьюсь.

— А ты к отцу иди.

— Ладно, спи, я устроюсь.

В комнату родителей он не пошел, а вернулся к себе. Сева храпел с присвистом, в горле у него булькало, и винным тошнотворным перегаром пахло густо. Борис открыл форточку, свежей прохладой потянуло с улицы. Он вздохнул глубоко, набросил на брата одеяло и, щелкнув выключателем, лег.

«А ведь она от отца ушла, — догадался он, и что-то сжалось в груди. — Вон, значит, в чем дело. Никакая у нее не болезнь, а с отцом нелады. И чего они? Всю жизнь вместе прожили, а тут»…

12

Они возвратились в гостиницу поздно, уставшие.

— Я приму ванну, — сказала Джозина, когда поднялись к себе в номер. — А, может быть, сначала ты?

— Нет, у меня осталось сил только на то, чтобы раздеться и лечь, — ответил Фрэнк.

Разбирая постель, он слышал, как шумит вода за стеной.

Сегодня была суббота, с утра он поработал в номере, привел в порядок записи, а после обеда они втроем вышли в город без всякой цели, просто побродить по незнакомым улицам.

Они шли по проспекту Свободы. Переводчик Максимов, тоже, видимо, уставший за эти дни от разговоров, помалкивал. Да им, собственно, и не нужны были пояснения: какая в сущности разница, что это за вывеска, что за дом и как называется улица, где на перекрестке их задержал красный свет. Куда интереснее просто идти и смотреть по сторонам, заглядывать во дворы, на детвору, высыпавшую поиграть на нежарком еще солнышке.