Иностранец - Александр Афанасьев

Никич вдруг стукнул кулаком по столу

– Мразь…

…

– Знаешь, кто он?

…

– Его отец был известным сербским патриотом в армии, генералом. Он первый начал оказывать нам помощь. Добровольцы молились на него.

Богдан Жераич…

– А теперь…

И были времена похуже.

Но не было времен подлей.

– Я думаю, что он любил Аню – сказал я.

Никич ничего не сказал. Он просто встал…

– Хорошо.

– В связи со всем произошедшим – больше официальных возможностей задавать вопросы у меня нет.

– И не надо. Все вопросы, какие надо заданы.

…

– Ответы буду получать уже я.

Никич посмотрел на меня при свете лампы.

– Вам же не надо напоминать о пользе молчания?

– У русских больше поговорок о пользе молчания, чем у любого другого народа на земле.

…

– Я собираюсь в отпуск. Подальше от Греции…

– Это хорошо…

Василий вдруг опустился на свое место. Махнул рукой.

– Идите. Вас пропустят. А я тут… посижу.

– Может врача?

Василий вдруг оскалился:

– Да иди ты! Быстро! Пока не передумал…

Одно из правил нашей профессии – никогда, ни при каких обстоятельствах не жалеть преступников. Никогда.

Сами преступники – они обожают давить на жалость, но только тот, кто работает с ними не первый год – понимает, сколько во всем в этом правды. Нисколько. Это как дуры – заочницы. Приезжают в колонии на свиданки к сидельцам, браки регистрируют – и невдомек им, что те письма пишет пара умельцев за пачку чая…

Но вот сейчас – мне было реально жаль Никича. Он на склоне лет – получил своё… и всё сразу. Вопрос ведь не в том, что сделал его брат и что сделал он сам. Вопрос в том, что он один из тех, кто шатал страну и дошатал, один из тех, кто сражался за нацию и страну, один из тех, кто потом круто, как водку с виски смешивал криминал и политику… и вот он получил. От брата. От политического крестника.

От всего мира.

Он умрет скоро – и он умрет со всем с этим. Понимая, в душе – что это и есть то, что они построили. То, что в итоге получилось.

А остальные останутся в этом жить.

Но не я. Я получил от Никича деньги. И от Зорана первую часть. И теперь мне надо было валить…

Когда я выбрался от Василия – я позвонил Зорану. Отчитаться и спросить где вторая часть. Он ожидаемо не ответил. Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети…

Ожидаемо мерзко. А вы думаете, я просто так взял двести – вперед?

Теперь надо было валить.

Я переночевал в машине – неудобно, но привычно. Утром – утро красит нежным цветом, блин – хотел выпить кофе, заправиться и ехать зазвонил телефон. Номер не определен – высветилось на экранчике.

Ответить или послать?

Ладно…

Нажал – принять.

– Алло.

– Где вы?

Йованич…

– Поезжайте в Книн, быстро. Встретимся там

– Вы меня уволили, забыли?

– Нет, не забыл. Василий Никич убит.

…

До Книна я добрался так быстро, как только мог.

Половодье синих и красных огней у дома, белый микроавтобус следственно-оперативной группы, растерянно стоящие неподалеку соседи. Все признаки беды.

Из уже знакомых ворот вышел Йованич, наткнулся на меня взглядом, кивнул

– Что произошло? – спросил я – известно, кто убийца?

– Да. Судя по всему, брат…

Твою мать. Твою же мать.

– Есть показания обслуги, они говорили на повышенных тонах, потом раздался выстрел. Видели, как Милан садился в машину и отъехал. Сейчас решается вопрос по объявлению его в розыск.

Есть ли предел у зла? Не знаю…

Наверное, нет

– Не знаете, что тут могло произойти?

Я покачал головой. Йованич достал сигарету, задумчиво прикурился

– В какой-то степени это даже хорошо – сказал он – Никич был проблемой для всех. Конечно, обвинят в этом во всем нас… но мы переживем. А что касается вас…

…

– Вы уезжать из Сербии не собираетесь?

– Не планировал.

– А вот я бы уехал. Как можно дальше. Куда угодно, хотя бы даже в Сибирь. Месяца на три. Во всяком случае, туда, где нет журналистов.

Я медленно кивнул.

– Намек понял. Могу идти?

– Конечно…

…

– Полковник…

Я обернулся.

– Я думаю, мы поняли друг друга, верно?

– Опасно людям правду говорить. Я больше мыслей никогда не выдам, Когда они ведут к таким обидам – процитировал я.

– А я и не знал, что вы оказывается либерал, – сказал Йованич.

– Я не либерал. Просто меня тошнит.

…

– И это кстати Шекспир. Вильям Шекспир.

…

В придорожной харчевне я купил домашней сливовицы. В бутылке, попросил не открывать. Сейчас я сидел в машине на обочине, смотрел на бутылку со сливовицей и думал. Как было бы хорошо свернуть сейчас крышку, выглотать эту обжигающую жидкость до донышка, а потом сидеть и ни о чем не думать.

Совсем ни о чем.

Как я уже сказал Василию – я сильно сомневаюсь, что это дело можно раскрыть при существующей в Сербии системе политических и общественных отношений. Но дело не только и не столько в политике. Дело – в обществе как таковом. Девяностые не просто сделали нас кого-то нищими, кого-то убийцами, а кого-то жертвами. Они напрочь сломали всю систему моральных ценностей, которая еще существовала как то в обществе – хотя квартирный вопрос испортил уже не только москвичей. И что самое плохое – это все передалось нашим детям. Вот эта готовность на всё, ради того чтобы пробиться, урвать в этой жизни кусок… раньше тоже такое было. Но таких было намного меньше, они были меньшинством. И что самое главное – это не было социально приемлемым. Этого стыдились, это скрывали, про это писали юмористические фельетоны, это было темой проработок на партийных и комсомольских собраниях. А сейчас это не просто есть. Это новая норма. Этому учат с детства. Про это пишут книжки – как пройти по головам к успеху. Пацанов и девчонок, которые до тридцати стали миллионерами показывают по телевизору – нет, я не против, но вопрос, а как они пришли к успеху. В голову вбивается, что ради успеха – можно пойти на что угодно.