Я был секретарем Сталина - Борис Бажанов

Я сейчас же организую Центральные заочные финансово-экономические курсы (Финансовый факультет на дому). Но в России заочное образование, в отличие от заграницы, почти неизвестно. В 1912–1913 годах были какие-то заочные курсы общего образования в Ростове-на-Дону, но прекратились во время войны. И больше ничего.

Я начинаю с того, что пишу небольшую книгу о заочном образовании страниц на сто. Сейчас же издаю ее в Финансовом издательстве. Она стоит 80 копеек. Она имеет удивительный успех. В три месяца расходится в количестве 100 тысяч экземпляров. Она подготовляет и успех моего финансового факультета.

У меня крохотный штат – мой заместитель профессор Синдеев и управляющий делами – бывший штабс-капитан Будавей. Оба беспартийные и деловые. Но я приглашаю всех лучших специалистов финансового дела в стране – 49 лучших профессоров – благо я их хорошо знаю по работе в моем Финансово-экономическом бюро в Наркомфине. Курсы делятся на четыре отделения, которые я поручаю лучшим специалистам для разработки учебной программы. Приглашенные профессора будут писать свои курсы, которые будут печататься и рассылаться ученикам. От учеников будут получаться их письменные работы. Профессора будут их исправлять и возвращать ученикам со своими замечаниями. Время учения – два-три года (в зависимости от отделения). Учение закончится экзаменационной сессией. Выдержавшие экзамены получат дипломы, дающие право на работу в органах Наркомфина на должностях финансовых и банковских инспекторов, контролеров и т. д. Учащиеся платят три рубля в месяц (за все – и лекции, и профессорскую работу).

Как только курсы открываются и объявляют набор, в первый же месяц поступает семь тысяч учеников. Я принимаю всех. Из полученных двадцати одной тысячи рублей я немедленно возвращаю Брюханову его десять тысяч. Я очень широко плачу профессорам – они чрезвычайно довольны и с удовольствием берутся за работу; кстати, все это люди знающие – среди них нет ни одного коммуниста. Чрезвычайно доволен и нарком: его проблема кадров будет наконец разрешена.

В этот момент ГПУ арестовывает моего заведующего кредитным отделением курсов Чалхушьяна. Это крупнейший специалист по кредиту, консультант Государственного банка. Нуждаясь в деньгах, он имел неосторожность продать какую-то свою старую картину японскому дипломату, не понимая, какую смертельную опасность это представляет в советских условиях. Ко мне приходит бедная маленькая заплаканная женщина, вся в черном, – его жена. Она просит меня сделать что можно. Что я могу сделать? Принимая во внимание мои отношения с ГПУ и то, что я уже не в ЦК, мое заступничество ему может только повредить. Я иду на большой риск, говоря ей откровенно; она не понимает; она слышала, что я очень большой партийный вельможа. Я ей говорю, что объяснить я ей ничего не могу, но через несколько месяцев она сама все поймет (через несколько месяцев я сбегу за границу). Я беру телефонную трубку, даю ей слуховую, чтобы она слышала разговор, и звоню начальнику Экономического отдела ГПУ Прокофьеву. Я разговариваю так, чтобы это не было заступничеством – это лишь повредило бы бедному Чалхушьяну.

«Товарищ Прокофьев, вы арестовали моего заведующего кредитным отделением курсов Чалхушьяна. В чем дело?» – «В чем дело, товарищ Бажанов, я не могу вам сказать – это секрет следствия ГПУ». – «Но Чалхушьян выполняет сейчас для курсов срочную работу – разрабатывает учебную программу кредитного отделения. Во всяком случае, я должен знать, что это – серьезное дело или нет. Арестовали ли вы его по какому-либо пустяку просто для острастки, и тогда я могу немного подождать, если вы его скоро выпустите.

Или это дело серьезное, и я вынужден его заменить кем-нибудь другим». Прокофьев советует мне его заменить – дело очень серьезное.

Из тюрьмы Чалхушьян не вышел: ГПУ «пришило» ему связь с японцами и экономический шпионаж в их пользу. Его расстреляли.

Курсы идут очень хорошо. Я ими занимаюсь до лета 1927 года. Так как здесь у меня своя рука владыка, я, собираясь уезжать из Москвы, ставлю на них вместо себя директором моего Германа Свердлова. Уже в Париже через два года я имею удовольствие читать в «Известиях» объявление о новом годовом наборе на мои курсы и подпись: директор Герман Свердлов. Значит, они продолжаются.

Летом 1927 года я отдыхаю в Крыму. Перед моим отъездом я получаю из ЦК предостережение ГПУ всем ответственным работникам – быть осторожным: по Москве бродит опасный террорист. Я уезжаю в Крым и узнаю, что террорист бросил бомбу на собрании в Ленинградском партийном клубе; десятки убитых и раненых. С этим террористом я потом познакомлюсь в Париже и Берлине. Это очаровательный и чистейший юноша, Ларионов.

В это время (1927 год) начальник Общевоинского союза Кутепов ведет борьбу против большевиков. Ряд жертвенных мальчиков и девушек отправляются в Россию бросать бомбы по примеру старых русских революционеров. Но они не знают силы нового гигантского полицейского аппарата в России. Им будто бы помогает большая и сильная антибольшевистская организация – «Трест». На самом деле «Трест» этот организован самим ГПУ. Все его явки, квартиры, сотрудники – все чекисты. Террористы переходят советскую границу, прямо попадают в лапы ГПУ, и их расстреливают.

Больше того. Помещение Общевоинского союза в Париже, в котором ведет свою антибольшевистскую работу генерал Кутепов, находится в доме, принадлежащем русскому капиталисту, председателю Русского торгово-промышленного союза (объединение крупных торговцев и фабрикантов) Третьякову. И никто не знает, что Третьяков – агент ГПУ, что в стене кабинета Кутепова он установил микрофон и все, что делается у Кутепова, сейчас же точно известно ГПУ. Все детали о террористах, которые поедут в Россию, ГПУ знает задолго до их поездки.

Третьяков будет продолжать работать на ГПУ до 1941 года; он предаст Кутепова, которого похитили большевики, при его помощи чекистский агент генерал Скоблин организует похищение генерала Миллера, преемника Кутепова. Случайно в 1941 году немецкие войска захватили Минск с такой быстротой, что ГПУ не успело ни уничтожить, ни вывезти свои архивы; разбирая эти архивы, русский переводчик нашел ссылку Москвы «как сообщил нам наш агент Третьяков из Парижа…» Немцы его расстреляли. Мотивы, по которым он работал почти двадцать лет на ГПУ, остались неясными.

По возвращении из Крыма начинается последняя стадия подготовки моего побега.

Теперь выехать мирно, по командировке, я за границу не могу. Я могу только бежать через какую-нибудь границу. Через какую? Их изучение приводит к довольно безотрадным выводам. Польская граница совершенно закрыта. Ряды колючих проволок, всюду пограничники с собаками, здесь ГПУ постаралось, чтобы сделать границу непроницаемой. Так же невозможно бежать в Румынию: границей является Днестр, под пристальным наблюдением круглые сутки. Гораздо труднее охранять финскую границу, она тянется по лесам и тундрам. Но к ней невозможно приблизиться – какой у меня может быть предлог, чтоб приехать к этой границе? Уже мое присутствие в приграничной зоне будет являться достаточным доказательством, что я хочу покинуть социалистический рай.

Но, изучая карту, я останавливаюсь на Туркмении. Ее населенная полоса тянется узкой лентой между песчаной пустыней и Персией. И столица – Ашхабад – находится всего километрах в двадцати от границы. Не может быть, чтоб там не нашлось возможности легально приблизиться к границе (я еще не подозреваю, что трудности бегства в Персию заключаются совсем в другом, о чем дальше речь). Я решаю бежать в Персию из Туркмении. Но сначала надо попасть в Туркмению, которая подчинена Среднеазиатскому бюро ЦК партии.