Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

Нет, он не будет звонить. Ему нечего сказать дочери. Если нечего сказать, нужно молчать: таков закон.

Варшавский в который раз начинает шагать по кабинету. Круг за кругом, те же картины: стена, стена, стена, окно. Кабинет по площади больше, чем у многих людей квартиры, но это неважно. Стены везде стены. Можно настроить их так, чтобы по ним плавали рыбки, или летели облака, или превратить каждую в отдельное обзорное окно с видом на Меркурий. Но Варшавский хочет видеть именно то, чем они на самом деле являются, – просто стены.

Ему не хватает власти. Даже будь он на месте Якобсена, ему бы не хватало власти. Потому что власть – это не просто положение в обществе. Это способность полностью подчинить себе общество, ограничить мышление и воображение индивидуумов. Диктатура – это единственная форма настоящей власти. К сожалению, Варшавский не может себе такого позволить. Общественное мнение имеет большее влияние, чем прямой указ президента.

«Легализовать эвтаназию по отношению к больным вринклом!» – говорит Варшавский. «Нет!» – восклицают массы. И их мнение перевешивает.

Он бьёт кулаком по раскрытой ладони другой руки. Вряд ли встреча с прессой что-либо изменит. Но это без всяких сомнений правильный шаг.

Его уже ждёт автомобиль. Всего несколько человек могут передвигаться по Верхней Москве на персональном транспорте, и он в их числе. Дверь открывается, Варшавский садится. До площади Лифтов – пять минут.

Он может не командовать вслух: автомобиль синхронизирован с чипом Варшавского и уже знает, куда ехать. Где-то недалеко – невидимая охрана. Возможно, в проезжающих мимо такси, возможно – на крышах зданий, возможно – среди прохожих. Охрана не должна быть заметной. Если её может заметить охраняемый, её заметит и нападающий.

Максим сидит напротив.

– До встречи более четырёх часов, – говорит он. – Зачем мы выезжаем так рано?

Варшавский просто хочет прогуляться по Нижней Москве. Пресс-конференция будет проходить в Барселоне, он сам выбрал этот город. От Москвы до Барселоны – час, не более. Почему не Москва? Потому что нужно, чтобы Якобсен обратил на пресс-конференцию самое пристальное внимание. Голос Якобсена много значит.

Варшавскому хочется пройтись по Волхонке мимо Храма Христа Спасителя, потом по Моховой и – спуститься в Мемориал метро. Он всегда любил бродить по Мемориалу метро, по этим огромным подземным дворцам, между которыми уже много лет курсируют не поезда, а лёгкие мобили. В принципе, метро можно использовать и как средство транспорта, но в первую очередь это музей. В юности, ещё студентом, Варшавский очень любил «Площадь революции», скульптуры шестисотлетней давности, стёртый нос собаки пограничника и винтовку девушки-стрелка.

Нос собаки до сих пор реставрируют каждые двадцать лет, потому что он постепенно исчезает, оставаясь на руках многочисленных охотников за удачей. При этой мысли Варшавский улыбается.

Автомобиль останавливается на площади Лифтов.

Анатолий Филиппович выходит из машины, и в этот момент ему в плечо попадает пуля.

Его разворачивает, и вторая пуля проходит мимо, и третья тоже, а четвёртая кромсает лицо Максима, который не догадался пригнуться, за ней следуют пятая и шестая, но Варшавский уже лежит на полу, начинается паника, и страж порядка в форме оттаскивает его в сторону.

Первая мысль Варшавского: почему не уследили? Как пропустили?

Плечо отдаёт тупой болью.

Вторая мысль Варшавского: пулевое оружие, запрещённое к использованию в космосе. Каким образом его сумели доставить?

Пули летят бесшумно, только бьются стёкла машины, и всё. Пули летят над головой Варшавского, мчатся куда-то дальше, и в толпе слышны крики боли.

А потом поток пуль прекращается. Всё это происходит очень медленно, точно с первого выстрела прошло не несколько секунд, а несколько часов. Варшавский лежит на земле, потому что вставать пока что опасно.

– Всё в порядке, он ликвидирован, – слышится чей-то голос.

Это про кого? Про убийцу или про Варшавского?

Анатолий Филиппович поднимается. Плечо болит нестерпимо. Толпа поредела, разбежалась. Тут и там – тела. На глаз – шесть или семь человек. Около машины лежит Максим. Варшавский подходит к телу, садится на корточки. Максим лежит лицом вниз. На его затылке – точка выхода пули, окровавленное отверстие.

Подбегают двое мужчин в штатском.

– Господин Варшавский, с вами всё в порядке?

Нет, со мной не всё в порядке. У меня пуля в плече.

Вокруг уже суетятся санитары и полицейские. Варшавского сажают в салон индивидуального передвижного медцентра. Робоврач тут же вводит ему обезболивающее, сканер просвечивает в поисках пули.

У Варшавского есть две идеи о причинах покушения и его заказчиках. Одна связана с его политической деятельностью в целом. Другая – с запланированной пресс-конференцией.

Вторая версия более веская. Но как сумели точно рассчитать время его появления на площади? Ведь они выехали на два часа раньше запланированного… Вероятно, снайпер ждал на точке с самого утра.

Пуля прошла навылет. Робоврач уже разрезал костюм и восстанавливает ткани и кожу.

Рядом с Варшавским появляется полицейский.

– Господин Варшавский, могу я задать вам несколько вопросов?

– Не здесь.

– Хорошо, господин Варшавский.

Полицейский хочет отойти, но Анатолий Филиппович его останавливает.

– Простите, у меня есть один вопрос к вам.

– Да, господин Варшавский?

Хорошо быть влиятельным и известным. Все тебя знают и стремятся оказать какую-нибудь услугу. С другой стороны, есть люди, которые в тебя стреляют.

– Снайпера поймали?

– Автоматическая система. Пулемёт системы CSR-24K. Судя по всему, запрограммированный индивидуально на вас. Он продолжал бы стрелять, пока не убил бы вас.

– Но он же не убил.

– Очень хорошо сработал ваш охранник, кажется, Ластовский. Вырубил импульсником.

Вообще-то, в космосе и импульсники могут носить только представители полиции. Но для охранников министра сделали исключение.

Ластовского министр не знает. Охрану нанимает не он, не он и следит за её действиями.

– Кстати, где Перцов?

Перцов – начальник охраны, полный мужчина лет пятидесяти на вид (на самом деле ему под восемьдесят). Он намеренно не сбрасывает свою полноту: его жене нравятся мужчины в теле.

Начальник охраны словно чувствует, что шеф его упомянул. Он тут же появляется; полицейский куда-то пропадает.

– Перцов, вы прокололись.

Тот растерян. Да, это его ошибка. А если бы первая пуля попала не в плечо, а в сердце? Если бы она не развернула Варшавского и не бросила его на землю?