Волчьи песни - Александр Лапин

Его отношение к подобного рода литературе, как и у большинства людей атеистического воспитания, абсолютно скептическое. А верующих он просто не понимает. Жизнь несколько раз сталкивала его с ними. И каждый раз оставляла ощущение непонимания и недоумения.

В детстве мать крестила его. Тайно. В станице у казачьих родственников. Он уже большой мальчишка был. Только приняли в пионеры. И от этого ему было неловко и стыдно. Запомнилось долгое стояние. И купол маленького сельского храма, расписанный яркими-яркими картинками. Ну, очень странными картинками. Например, там была отрубленная голова на большом блюде. Чудно. И страшновато.

Батюшка тогда долго пел. Махал кадилом.

Потом еле-еле поднял его. И окунул ногами в купель…

После обряда мать, счастливая и радостная, надела ему на шею желтый пластмассовый крестик. И велела носить его на шнурке. Но он, как только выходил за ворота, крестик немедленно снимал. И прятал в карман. Чтобы ребята не задразнили. А через пару недель тот вообще потерялся. И о нем забыли.

Вторая встреча с верующими была на стройке. Работали с ним в бригаде одно время брат и сестра. Говорили, что они баптисты-пятидесятники. Брата он не помнит. А вот сестра-крановщица запала в душу. Дубравин долго тогда приглядывался к ней. Никак не мог понять, чем она отличается от других девчонок. Но так и не понял. Разве что более серьезная. Да не позволяла монтажникам материться. Так, стоило внизу кому-то выразиться «по матери», как она сразу – «стоп-кран». Прекращает работу. И начинает спускаться вниз. Действовало это на мужиков отрезвляюще. А так девчонка, как девчонка. Аккуратная. Симпатичная. Но сильно строгая. И непонятная. Одно слово – баптистка.

Да, в армии он видел пару-тройку верующих призывников. Эти запомнились тем, что отказывались брать в руки оружие. Мол, нам Бог запрещает. Тоже чудики. Им его и так не давали. В стройбате оружие солдата – лом да лопата. Народ к ним относился неприязненно: «Надо же! Не как все! Не как люди!» Так что дурковатый барнаулец Дорофей даже пару раз срывался и принимался орать: «Это что получается? Мы, значит, если что, кровь проливать пойдем! А эти гады отсиживаться будут за нашей спиной?! Им, значит, Бог не позволяет. Ох и получат они у меня по мордасам!» Но в целом народ к ним не лез. Ну, живут и пусть живут себе. Со своими заморочками в башке.

Слышал еще Дубравин о каких-то йогах да разных там «экстрасенсах». Но считал, что это все фокусники да хитроумные мошенники. Напускают люди на себя туман. Сочиняют небылицы, чтоб выглядеть необычными, важными.

Вот, пожалуй, и весь его религиозный багаж. Ан нет!

Хранились у них дома две пожелтевшие от старости ветхие книги на полупонятном странном языке. С чудными картинками. Назывались они коротко – Библия и Евангелие. По мальчишескому любопытству он пробовал их читать. Возьмется. И отложит. Трудно понять.

Ну, а тут, брат ты мой, не Библия на старославянском. А роман о жизни первых христиан. Интересно для него. «Терра инкогнита» – неведомая земля. Зачитался. Увлекся. Что-то новое. И совершенно необычное.

И так он его захватил, так затронул чувства, что Дубравин незаметно для себя ощутил, как эта древняя история о любви и вере что-то начала трогать в его собственной душе.

Уже много лет назад Александр заметил за собою такую вот интересную особенность. В каждый период времени, по мере хода жизни, у него вдруг появляется книга, которая, словно путеводная звезда, помогает ему разобраться в себе. С героями которой он созвучен и на которых хочет быть похож.

Началось это с повести о суворовцах. Продолжилось романами Стендаля и Толстого.

Ах, это время безвозвратное, когда они были влюблены в Печорина и Болконского. Но те герои канули в Лету, в реку времени. Канули безвозвратно. А новых он в последние годы не обрел. И вот первые христиане с их неистовой верой в Сына Божьего, с желанием пострадать за веру, а главное, со смирением и любовью к человеку.

«Что же? Что же заставляет их идти на смерть? На муки? Ведь, с точки зрения простой логики, если что-то угрожает твоей жизни, отбрось это. Сама жизнь – главная ценность. А они не хотят. Значит, есть у них что-то, от чего нельзя отказаться. Даже во имя сохранения жизни. Так что же?» И он, читая, мучительно размышляет, пытаясь понять героев Сенкевича. И при этом в душе его шаг за шагом, час за часом нарастает какое-то напряжение. Всплывает все, что случилось с ним в этой жизни, все, что накапливалось все эти годы. Вся боль. Обиды. Страдания…

Для чего-то же это все нужно? Есть же в этом какой-то смысл? И он чувствует, что разгадка где-то рядом. Она заключена в этой книге.

Вот христианин по имени Урс, отданный на растерзание зверям в цирке, хватает за рога огромного разъяренного тура. Дубравин сам, читая эту сцену, чувствует, как напрягаются все его мышцы. Он как будто сливается в героем Урсом. Как будто это он сам держит за рога, голыми руками останавливает пружинящую, полную ярости, нетерпения груду мускулов.

«Верую!!!» – читает он дальше. И… слово это будто молния бьет его. Словно электрический разряд, от макушки до пяток, по позвоночному столбу пронизывает его. В ужасе он чувствует, как все его тело дугой изгибается на кровати. Будто по нему пропустили высоковольтный ток. Еще удар! Еще! Он бьется в конвульсиях, не в силах совладать с этим столбняком. В улетающем, уходящем сознании мелькают калейдоскопом мысли: «Все! Конец! Умираю!»

И чувствует, как сердце его не в силах преодолеть, вместить заливающую организм энергию, бьется в лихорадке. А затем падает, проваливается куда-то. И… останавливается. Он летит в пустоту, задрав подбородок кверху…

Но сознание не уходит. Очищающий, все смывающий поток энергии заполняет пространство необычайной силой. А грудь заливает что-то такое, какая-то волна радости, с которой он уже не может совладать. И радость эта заставляет его плакать. Слезы текут по щекам, попадают в рот. И он чувствует эту соленую влагу на губах…

Глянуть со стороны – подумаешь, что человек сходит с ума. И плачет и смеется одновременно…

А следом и вместе с этой радостью в душу его приходит что-то такое, не объяснимое словами. Но очень важное. И это любовь. Любовь без начала и конца. И без предмета. Ко всему этому миру. Она просто струится внутри него, смывая всю горечь, все накопленные обиды, недоумения, все пережитое. Омывает сердце, душу. Зовет его к жизни. К вечности. Блаженству.

Ему необычайно легко. Чисто. И спокойно. В эти секунды он наконец ясно осознает, обнаруживает: «А ведь это ко мне пришел Бог! Пришла Вера!»

И почему-то все, что казалось бессмысленным, непонятным, неразрешимым, – все стало ясным и простым. И нет уже вечного страшного вопроса: зачем?

Затем! Потому что есть Бог! Есть Господь! И он знает, зачем все это!

Дубравин постепенно успокаивается. Он снова вспоминает обо всем, что случилось с ним, с Галкой. Но думает об этом как-то отстраненно, легко. Как будто было это давным-давно. И даже не с ним. А с кем-то другим.