Наполеон, или Миф о "спасителе" - Жан Тюлар

Кризис 1805 года

Об уязвимости французской экономики свидетельствуют кризисы, последний из которых (мы к нему еще вернемся) станет для режима роковым. В основе этой уязвимости лежит дефицит доверия: его могла подорвать малейшая паника, а ведь известно, как быстро в военное время обрастает плотью любой тревожный слух. Примером может служить дело об «Объединившихся негоциантах», принявшее в 1805 году неожиданно крупные масштабы.

В феврале 1806 года Фьеве дал глубокий анализ причин этой катастрофы, вызванной, по его мнению, чрезмерными спекуляциями в Париже, где хуже, чем в Лондоне, обеспечивалась надежность финансовых операций. В сентябре 1805 года министр финансов Барбе-Марбуа локализовал кризис, возникший из-за недостатка доверия в условиях усложнившейся социально-политической конъюнктуры.

Попав под влияние таких ловких спекулянтов, как Уврар, Деспрез и Ванлерберг, Барбе-Марбуа дал увлечь себя планами импорта во Францию мексиканских пиастров. Неудачная афера породила толки о надвигающемся банкротстве Французского банка. Начались массовые снятия вкладов. Ажиотаж подогревался слухами о том, что, отправившись на очередную войну, император захватил с собой всю имевшуюся наличность. Столпотворение у касс переросло в беспорядки. Победа под Аустерлицем несколько разрядила обстановку, однако внезапно возникший дефицит наличности повлек за собою серию банкротств, самым крупным из которых стало разорение члена генерального совета Французского банка Рекамье. Трудности со сбытом продукции текстильной промышленности осложнили положение. Безработица поразила крупнейшие мануфактуры: зима 1806/07 года оказалась нелегкой для парижских и лионских рабочих. Начавшийся в январе 1806 года спад производства охватил всю страну от Нормандии до Эльзаса, от севера до юга.

Реакция Наполеона была решительной: предоставление крупных кредитов промышленникам, заказы индустрии предметов роскоши, усиление введенного Берлинским декретом от 21 ноября 1806 года протекционизма стали прелюдией к континентальной блокаде. К весне 1807 года кризис удалось преодолеть. Как и в 1802 году, режим заработал на нем новую популярность, что придало ему еще большую самонадеянность, за которую он поплатился в 1810 году. Депрессия 1805 года явилась результатом кризиса доверия к Банку, осложненного перепроизводством в текстильной промышленности, которое, в свою очередь, обусловливалось (а может быть и нет — экономисты еще не пришли к единому мнению) дефляцией этого доверия.

Аграрный сектор не пострадал. В 1805, 1806 и 1807 годах урожаи были вполне удовлетворительными. Нельзя недооценивать, как это иногда делают, еще одного обстоятельства: выставка 1806 года, на которой экспонировались тонкие сукна Терно, кашемир Белланже, бумазея Ришара-Ленуара, фарфор Наста и Дила, клеенки Сегера, изделия из кожи Саллерона, бронза Томира, обои Жакмара и Бернара, продемонстрировала жизнестойкость промышленности. Вознесли хвалу Наполеону. Министр финансов Барбе-Марбуа, раболепный придворный, которому, правда, вскоре пришлось оставить свой пост, в начале января 1806 года уверял Наполеона, что тучи рассеиваются. С чего бы это? «Стоило распространиться вести о возвращении Вашего Величества, и дела сразу же пошли на лад. Все банкротства в Париже прекратились».

Говорят не о «стиле Наполеона», а о стиле «ампир». Не столько для того, разумеется, чтобы возвеличить в официальном искусстве явление, именуемое нами сегодня «идеологией господствующего класса», то есть буржуазии, сколько для того, чтобы подчеркнуть пресловутую необразованность великого человека.

В самом деле, до чего оригинальным читателем был этот монарх, выбрасывавший в окошко своей берлины ненравящиеся ему книги! Какой убогой была культура императора, пренебрегавшего элементарными правилами орфографии и путавшего Эльбу с Эбро, а Смоленск с Саламанкой! Все это послужило бы прекрасным поводом для насмешек над историком, который осмелился бы заговорить о «веке Наполеона» с теми же интонациями, с какими принято говорить об эпохе Перикла или Людовика XIV. Военная диктатура Наполеона снискала не лучшую репутацию. История Франции не знает такой формы правления, которая могла бы соперничать с наполеоновской в подавлении интеллектуальной и духовной жизни страны! И это при том, что ни одно правительство не уделяло, пожалуй, такого пристального внимания вопросам культуры, как правительство генерала Бонапарта, заявившего: «В мире существуют лишь две силы — сабля и ум. Однако в итоге всегда побеждает ум».

Несмотря на воинственный пафос, это была эпоха торжества буржуазного вкуса, подцензурной, как уже было сказано, культуры — провал проводимой Наполеоном политики дирижизма в области литературы, науки и искусства. Вот почему было бы нелишне подытожить ее результаты в период, когда Империя достигла вершины своего могущества. На этом пути нас ждут немалые сюрпризы.

Упадок литературы?

Много говорилось о личной ответственности Наполеона за кризис в литературе. Достаточно сослаться на Шатобриана и мадам де Сталь; правда, они находились в оппозиции. По их мнению, режим Империи парализовывал вдохновение, удушал малейшую самостоятельность, переплавлял в тигле официозности высокие жанры XVIII века. Но главный упрек относился к цензуре — мелочной, дотошной, хотя и осуществлявшейся профессиональными литераторами.

Да, маркиз де Сад был посажен в Шарантон, однако он пользовался там относительной свободой и даже ставил спектакли (в меру садистские, разумеется), рассчитанные, с разрешения директора заведения Кульмье, на немногих привилегированных зрителей. Из найденного позднее дневника маркиза мы узнаем о «разного рода» распространявшихся на него послаблениях.

Дезоргу выпала сходная судьба, правда, не на столь длительный срок. Из-за начавшейся войны с Испанией Брифо пришлось переработать сюжет «Дона Санчо». Заменив Барселону на Вавилон и сохранив рифму, он не встретил больше ни-каких препятствий. На «Генеральные штаты Блуа» Рейнуара в 1810 году был наложен запрет: трагедия оказалась перегруженной политическими аллюзиями, однако сам автор не пострадал.

К чему скрывать? Упадок контролируемой цензурой литературы начался еще в Революцию, время куда более репрессивное по отношению к культуре, чем Империя. Шенье и Руше сложили головы на гильотине, тогда как в эпоху Империи ни один писатель не был казнен. Франсуа де Нефшато отсидел за свою «Памелу»; тюремному заключению подверглись Деститут де Траси и Тара, Сад и Лакло. Мари-Жозефу Шенье пришлось отречься от трагедии «Тимолеон», герой которой слишком напоминал Робеспьера. Часть пьес была исключена из репертуаров («Аталия» и «Магомет» Вольтера), из других изъяты малейшие намеки на монархию и христианство. В целом, таким образом, Империя предстает куда более лояльной, чем Революция, что отнюдь не означало ослабления контроля над культурой. Декретом от 29 июля 1807 года число парижских театров сократилось до восьми; остались «Комеди Франсез», Театр Императрицы (Одеон), «Опера-Комик», «Варьете», «Тэте», «Амбигю-Комик» и «Водевиль». Соответственно «никому не дозволялось ставить спектакли в других театрах, давать представления на публике, даже бесплатные, печатать и расклеивать афиши, а также распределять билеты, отпечатанные типографским шрифтом или написанные от руки». За каждым театром закреплялся свой репертуар. Однако не все правильно понимали назначение этого декрета, имевшего целью внести порядок в сумятицу и не допустить банкротств, чреватых закрытием зрелищных заведений.