Ведьмак - Анджей Сапковский

— Понимаю.

— Да, — задумалась Нимуэ. — Что еще добавить? Разве то, что снег выпадает в Тальгаре в середине ноября и передвигается к югу со скоростью свыше пятидесяти миль в сутки? Что в конце декабря — начале января метели случаются над Альбой, где еще сто лет назад снег был сенсацией? А то, что снега тают, а озера вскрываются у нас в апреле, знает каждый ребенок! И каждый ребенок удивляется, почему же в таком случае этот месяц именуется в народе «месяцем цветов», то есть «цветнем»? Тебя это не удивляет?

— Не очень, — призналась Кондвирамурса. — К тому же у нас, в Виковаро, говорят не «цветень», а «лжецвет», или, по–эльфьему, «бирке». Но я понимаю, о чем ты. Название месяца пришло к нам из древних времен, когда в цветне–апреле действительно все цвело…

— Эти «древние» времена — всего сто, сто двадцать лет. Почти вчера, девушка. Итлина была абсолютно права. Ее предсказание исполняется. Мир погибнет под слоем льда. Цивилизация погибнет по вине Разрушительницы, которая могла, имела возможность открыть путь спасения. Как известно из легенды, она этого не сделала.

— По причинам, о которых легенда умалчивает. Либо поясняет с помощью туманного и наивного моралитета.

— Правда. Но факт остается фактом. Белый Хлад — это факт. Цивилизация Северного полушария обречена на гибель. Она погибнет под льдом разрастающегося ледника, под слоем вечной мерзлоты и льдом. Однако паниковать не следует, потому что впереди у нас еще есть немного времени.

Солнце полностью скрылось, с поверхности озера слетел слепящий отблеск, и на воду легла дорожка более мягкого, не режущего глаз света. Над башней Inis Vitre взошла луна, яркая, как перерубленный пополам золотой талер.

— И долго? — спросила Кондвирамурса. — И долго, по–твоему, это протянется? То есть сколько в нашем распоряжении времени?

— Много.

— Сколько, Нимуэ?

— Каких–нибудь три тысячи лет.

На озере Король–Рыбак шлепнул по воде веслом и выругался.

Кондвирамурса громко вздохнула.

— Ты малость успокоила меня, — сказала она, помолчав. — Но лишь самую малость.

* * *

Следующее место оказалось одним из противнейших, какие Цири посетила, и, бесспорно, вошло в первую десятку, причем в начало десятки.

Это был порт, портовый канал. Она видела лодки и галеры у причалов и свай, видела лес мачт, видела паруса, тяжело обвисшие в неподвижном воздухе. Кругом ползал и клубился дым. Дым вонючий.

Он вырывался из–за покосившихся развалюх, приткнувшихся у канала. Оттуда доносился громкий, захлебывающийся плач ребенка.

Кэльпи захрапела, сильно дернула мордой, попятилась, звеня копытами по мостовой. Цири глянула вниз и увидела дохлых крыс. Они валялись повсюду. Мертвые, скрученные в муках грызуны с бледными розовыми лапками.

«Что–то тут не так, — подумала Цири, чувствуя, как ее охватывает ужас. — Что–то тут не так. Бежать отсюда. Бежать как можно скорее!»

Под обвешанным сетями и веревками столбом сидел мужчина в разорванной рубахе и склоненной к плечу головой. В нескольких шагах от него лежал второй. Непохоже было, чтобы они спали. Даже не дрогнули, когда подковы Кэльпи зацокали по камням совсем рядом с ними. Цири наклонила голову, проезжая под свисающими с веревок лохмами, выделяющими терпкую вонь.

На дверях одной из лачуг красовался крест, начерченный мелом или белой краской. Из–под крыши вырывался черный дым. Ребенок продолжал плакать, вдали кто–то кричал, кто–то поблизости кашлял и хрипел. Выла собака.

Цири почувствовала, как по руке что–то ползает. Взглянула. Рука, словно тмином, была усеяна черными запятыми блох.

Цири взвизгнула во весь голос. Сотрясаясь от ужаса и отвращения, начала отряхиваться и резко размахивать руками. Испуганная Кэльпи рванулась с места в галоп. Цири чуть не свалилась. Сжимая бока кобылы бедрами, она обеими руками прочесывала и трепала волосы, отряхивала курточку и рубашку. Кэльпи галопом влетела в затянутою дымом улочку. Цири вскрикнула от ужаса.

Она ехала сквозь ад, сквозь преисподнюю, сквозь наикошмарнейший из кошмаров. Между домами, помеченными белыми крестами. Между тлеющими кучами тряпья. Между мертвыми, лежащими поодиночке, и теми, что лежали кучами, один на другом. И между живыми — оборванными полуголыми привидениями с запавшими от боли щеками, ползающими в дерьме, кричащими на языке, которого она не понимала, протягивающими к ней исхудавшие, покрытые ужасными кровавыми коростами руки.

Бежать! Бежать отсюда!

Даже в черном небытии архипелага мест и времен Цири еще долго чувствовала тот дым и смрад.

* * *

Следующее место тоже было портом. Здесь тоже были сваи, был укрепленный бревнами канал, на канале когги, баркасы, шхуны, лодки, а над ними лес мачт. Но здесь, в этом месте, над мачтами весело покрикивали чайки, а пахло знакомо и привычно: мокрым деревом, смолой, морем и рыбой во всех трех основных вариантах: свежей, несвежей и копченой.

На палубах ближайшей когги ругались двое мужчин, стараясь перекричать друг друга возбужденными голосами. Она понимала, что они говорят. Речь шла о цене на сельдь.

Неподалеку была таверна, из ее раскрытых дверей вырывалась затхлая вонь и запах пива, слышались голоса, звон, смех. Кто–то орал гнусную песенку, все время одну и ту же строфу.

Luned, v’ard t’elaine arse

Aen a meath a’il aen sparse!

Она поняла, где оказалась. Еще прежде, чем прочла на корме название одного их галеасов: «Evall Muire» и порт приписки: «Baccala». Да, она знала, куда попала.

В Нильфгаард.

Она сбежала раньше, чем кто–либо обратил на нее особое внимание.

Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха — последняя из тех, что ползали по ней в предыдущем месте и которая пережила путешествие во времени и пространстве, притаившись в складках курточки, — длинным прыжком соскочила на портовую сваю.

В тот же вечер блоха поселилась в вылинявшей шерсти крысы, старого самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовало откушенное у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль. А уже на следующее утро отправились в рейс. На холке,[89]старом, запущенном и донельзя грязном.

Холк назывался «Катриона». Этому названию суждено было войти в историю. Но тогда об этом никто еще не знал.

* * *

Следующее место — хоть действительно трудно было в это поверить — поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной ленивой рекой, несущей воды меж склонившимися над нею ивами, ольхами и дубами, совсем рядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной дугой, среди мальв стоял покрытый камышами трактир, увитый диким виноградом. Над крыльцом покачивалась вывеска с золочеными буквами. Буквами, совершенно незнакомыми Цири. Но на вывеске красовалось вполне удачное изображение кошки, поэтому она предположила, что трактир называется «У черной кошки».