Ежов. Биография - Алексей Павлюков

И действительно, несмотря на принятое Прокуратурой СССР постановление, реабилитирующее Бухарина и Рыкова, поиск компромата на них не прекращался ни на один день.

Именно этим (не забывая, конечно, о других своих подопечных — троцкистах) Ежов и занимался всю осень 1936 года, сначала только по партийной линии, а затем и как нарком внутренних дел. Разбросанных по тюрьмам и ссылкам, куда они попали в 1932–1933 гг. по сфабрикованным обвинениям, бывших участников правой оппозиции свозят в Москву и здесь начинают выбивать из них показания об участии в контрреволюционной деятельности. Слово «выбивать» в данном случае использовано скорее в переносном смысле, поскольку методы следствия образца 1937 г. в этот период применялись лишь в виде исключения. Изо дня в день и из ночи в ночь от подследственных требовали сведений о контрреволюционной, и в первую очередь террористической, деятельности правых, не принимая во внимание никаких возражений. Такие показания, убеждали их, необходимы для того, чтобы способствовать окончательному разгрому правой оппозиции, поскольку, как показал процесс троцкистско-зиновьевского центра, любые оппозиционные группы рано или поздно скатываются к терроризму. Если вы продолжаете считать себя коммунистами, говорили арестованным, ваш долг — помочь ликвидировать остатки оппозиционных групп и тем самым обезопасить руководителей партии от возможных покушений на их жизнь, даже если для этого придется в интересах дела признаться в преступлениях, которых не было. Так как в действительности вы этих преступлений не совершали, заявляли следователи, то опасаться вам нечего — партия и пролетарский суд карают только настоящих врагов, вроде тех, что проходили недавно по процессу троцкистско-зиновьевского центра. Если же заключенный, чьи показания были важны для следствия, сомневался в том, что самооговор и оговоры других соответствуют интересам партии, Ежову как секретарю ЦК и председателю Комиссии партийного контроля приходилось делать необходимые заверения.

Конечно, таким способом можно было убедить далеко не всех. Но все и не нужны были. Из большого числа арестованных всегда можно было отобрать десяток-другой тех, чье сопротивление ломалось уже на данном этапе. И это были лучшие свидетели. Им труднее было потом отказаться от своих слов под предлогом, что их заставили дать ложные показания. А признаться, что его убедили солгать, не всякий мог. К тому же со временем человек в этой ситуации сам начинал искать оправдания своей лжи и уже не помышлял об отказе от нее.

Ну а к упорствующим можно было в случае необходимости применить и иные методы воздействия. Некоторые из них описывает в своем письме Сталину в конце октября 1936 г. Л. А. Шацкин, участник разгромленного в 1930 году так называемого «лево-правого блока»:

В результате применения различных методов воздействия, к началу декабря 1936 года Ежову удалось получить показания, достаточные, с точки зрения Сталина, для того чтобы выносить вопрос о правых и их лидерах на суд товарищей по партии — пленум ЦК.

Пленум открылся 4 декабря 1936 года. Первым пунктом повестки дня значился вопрос: «Рассмотрение окончательного текста Конституции СССР». Быстро управившись с ним, участники совещания в тот же день перешли ко второму вопросу, ради которого пленум в основном и созывался. С докладом «Об антисоветских троцкистских и правых организациях» выступил Ежов. Он сообщил, что за время, прошедшее после процесса «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», подтвердились приведенные на нем сведения о существовании запасного центра троцкистско-зиновьевской организации, в который входили от троцкистов Ю. Л. Пятаков, К. Б. Радек и Л. П. Серебряков, а от зиновьевцев — Г. Я. Сокольников. Рассказав об основных направлениях их подрывной работы (об этом пойдет речь в следующей главе), Ежов во второй части своего доклада сообщил членам ЦК об антисоветской деятельности бывших правых оппозиционеров. Оказалось, что у них имелся свой собственный контрреволюционный центр во главе с Бухариным, Рыковым и Томским, которые не только знали о террористических приготовлениях троцкистско-зиновьевского блока, но и сами считали возможным использовать в борьбе с руководством партии методы индивидуального террора.

В подтверждение своих слов Ежов сослался, в частности, на показания Л. С. Сосновского — бывшего участника троцкистской оппозиции, работавшего в последнее время под началом Бухарина в газете «Известия» и уволенного оттуда после процесса «троцкистско-зиновьевского центра». «Кстати сказать, — заметил Ежов, — этой сволочи в «Известиях» было более чем достаточно, и даже при всем моем миролюбии я, кажется, человек десять их арестовал».

Из дальнейших пояснений Ежова стало ясно, что бывшие лидеры правой оппозиции, не ограничиваясь чисто теоретическими симпатиями к террору, как к способу борьбы за власть, поощряли создание среди своих единомышленников боевых групп, занятых подготовкой покушений на жизнь руководителей партии.

Слушая Ежова, Бухарин, наверное, не раз поражался тому, насколько ошибочными были его представления об этом человеке. В прежние времена их отношения были вполне дружескими. Бухарин, вспоминала впоследствии его жена А. М. Ларина, считал, что, хотя Ежов, конечно, человек малоинтеллигентный и, как всякий аппаратчик, заискивает перед Сталиным, но сам по себе — человек честный, искренне преданный партии, с доброй душой и чистой совестью.

Пару раз Ларина была свидетелем личной встречи Бухарина и Ежова. «Оба раза, — пишет она, — я шла вместе с Бухариным по Кремлю. Заметив Бухарина еще издали, Ежов быстрыми шагами направлялся навстречу. Его серо-голубые глаза казались действительно добрыми, лицо расплывалось в широкой улыбке, обнажавшей ряд гниловатых зубов:

«Здорово, тезка, как живешь?» — приветствовал он Бухарина, крепко пожимая его руку. Затем, перекинувшись несколькими фразами, мне не запомнившимися, оба Николая Ивановича… расходились в разные стороны».

В феврале 1936 года Сталин направил Бухарина за границу для покупки архива Маркса и Энгельса. В начале апреля, соскучившись по жене, находившейся в это время на последнем месяце беременности, Бухарин позвонил из Парижа в Москву Ежову и попросил посодействовать ее приезду к нему. Ежов, являвшийся, помимо прочего, еще и председателем комиссии по заграничным командировкам, обещал это устроить. Вскоре он позвонил Лариной. «Пойди в Наркоминдел, — сказал он, — оформи визу для поездки в Париж, твой влюбленный муж соскучился, он жить без молодой жены не может».