Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Наверное, это ненормально — так ненавидеть собственную мать. Да, возможно. Значит, я — ненормален. Да это и немудрено: после всего, что я прошел в жизни, после моего ранения, моей контузии, разве можно оставаться нормальным? Иногда я спрашиваю себя: как же так? Ведь это именно она произвела меня на свет божий. Воспитывала — и, наверное, по-своему любила, пока я не наскучил ей и пока она не переключилась на своих любовников. Да! Все так. Именно поэтому я заплачу свою цену — страшную цену — за право отомстить за невинно погибшего отца. Я часть ее, я часть этой женщины, и я уйду вместе с ней. Я просто не имею права отпустить ее на тот свет, оставшись здесь. Нет-нет, мы уйдем вместе! Все должно быть по справедливости.

Я чувствую на себе эту волнующую тяжесть… Пояс шахида сработан наилучшим образом. О да! Арабские террористы просто дети и дилетанты по сравнению со мной. А я профессионал. Я изучил эту науку, нет, это искусство, отточил свое мастерство, и вот теперь настал мой звездный час! Как все-таки хорошо, что на черном рынке сегодня можно купить все, что угодно. И как удачно, что в нашем доме, точнее, в доме моего отца остались еще ценности, которые можно поменять на тротил.

Итак, все сделано очень качественно. Взрыватель выведен на маленький пульт, который я буду держать в руке, а на том пульте всего одна кнопка. И когда я нажму ее, мы взлетим в это прозрачное майское небо — я и эта женщина, — и там, наверху, я соединюсь с моим отцом. Это будет самая последняя и самая торжественная вспышка. Экстаз, феерия. Как говорят музыканты — кульминация. Обидно, что наверняка не обойдется без случайных жертв, но что поделать — а ля гер ком а ля гер. На войне как на войне. А война идет давно, просто не все это замечают. Здесь — мы, а там — они. Вот и все.

Хорошо и то, что во избежание неожиданностей я прикупил ствол — небольшой, удобный, привычный ПМ. Это на случай, если кто-то будет пытаться помешать мне совершить то, что я должен совершить.

Кого действительно жалко — так это Наташку. На кой черт она связалась со мной? И что она теперь будет делать? В участи вдовы мало веселого. Может быть, нужно было и ее взять с собой, туда? Но теперь, наверное, уже поздно.

Итак, осталось совсем немного. Я покидаю этот несправедливый мир, покидаю без сожаления, удовлетворенный тем, что я сделал, и тем, что собираюсь сделать. Да-да, мне действительно нисколько не жаль уходить, но просто я хочу напоследок запомнить это утро.

Это хрупкое майское утро.

В то хрупкое майское утро Лариса Евгеньевна Белянко проснулась раньше обычного. Что-то не ладилось у благополучной внешне и лишь слегка придавленной жизнью сорокалетней москвички. Что-то смутно томило ее, что-то беспокоило.

То ли это был Макс, ее друг — по-современному бойфренд, а по-старомодному — любовник. Макс был моложе ее на семь лет, играл на бас-гитаре в рок-группе, носил немыслимую прическу и слыл человеком непредсказуемым и ненадежным во всех отношениях. Не исключено, что он ей изменял. Живя с ней вместе, в одной квартире, одной семьей, никогда не приносил денег, однако регулярно требовал обед. Одним словом, тот еще кадр. Но Лариса ничего не могла с собой поделать: она была живой и нестарой еще женщиной, женщиной во всех своих проявлениях, и каждый раз, когда она видела своего Макса, какое-то жгучее волнение внутри ее хрупкого, гибкого тела заставляло ее забыть обо всем. Обо всем на свете…

То ли это была ее дочь Мария, семнадцати лет; может, это она беспокоила Ларису и лишала сна. Маша за последние год-два превратилась из гадкого утенка в гибкую — в маму — и очень соблазнительную девицу с пронзительными глазами; и вот теперь некий неопрятного вида юноша так и увивается вокруг нее… Спит она с ним или не спит? Наверняка спит! Спросить, что ли? Так ведь пошлет она ее, свою мамашу, ко всем известным ей чертям, и будет права. А в последнее время что-то уж совсем молчаливая стала — как бы не залетела, дура малолетняя. Ой, чур меня, чур! Даже вслух произнести страшно.

То ли это был бывший муж — Святослав, программист, довольно прилично помогающий им деньгами, но периодически придумывающий какие-то безумные проекты, касающиеся их дочери, либо же вообще впадающий в истерику и грозящий снять с субсидии.

Так, в сумбуре утренних мыслей и тревог, Лариса начала собираться на работу. Она не знала, что волнения ее проистекали из того, что смерть подошла к ней сегодня очень близко, так близко, как никогда раньше. Никто не знает своего часа, но именно сегодня шансы на то, что это нежное утро станет в ее жизни последним, были велики, как никогда. Впрочем, неведение по-своему блаженно…

Лариса работала реставратором в Центральном московском музее; работу свою она, с одной стороны, любила… нет, даже не то чтобы любила — скорее уважала, относилась к ней с пиететом. Но с другой стороны, и в работе, как во всем в жизни, появился в последнее время некий автоматизм. Жизнь шла как бы по накату.

Все повторялось изо дня в день.

Вечер. Машка. Вялая перебранка на тему школы и мальчиков. Потом Макс, вернувшийся после ночного концерта. Самозабвение, короткий и в чем-то горький экстаз. Утро. Кофе. Бутерброд. Метро. Музей.

Сегодня в музее был технический день. Никаких посетителей, только персонал, да и то не все. Тишина, покой, и можно спокойно делать свою работу.

Лариса отворила тяжелую деревянную дверь и нырнула в старинное здание.

Так прошло для нее это хрупкое майское утро.

…В это хрупкое майское утро, как всегда, раньше всех на работе появилась тетя Тася. Человек-легенда, она была старейшим работником, остряки говорили даже, что она работает в музее со дня его основания, что, впрочем, вряд ли представлялось возможным. Ведь тогда ей должно было бы быть уже лет сто пятьдесят, если не больше.

За годы своей преданной службы музею тетя Тася сменила много должностей: начинала по молодости уборщицей этого большого, красивого старинного здания. Потом продавала в кассе билеты в музей. Много лет была вахтером и, лишь когда его, то есть ее, заменили, в соответствии с веяниями времени, на более современного охранника с пистолетом и бицепсами, перешла в гардеробщицы. Но на пенсию уходить не хотела ни за что на свете. Где же это видано — тетя Тася без музея? Что же она будет делать? Сериалы смотреть? Сухари сушить? Да, в сущности, и музей без тети Таси тоже невозможен.

Между тем другим обитателям старинного здания было известно про нее совсем немного. Звали ее Таисия Ивановна. Впрочем, если бы не Елена Станиславовна Жаворонкова-Смирнова, заместитель директора музея, с присущей ей отстраненной, чуть холодноватой чопорностью обращавшаяся ко всем исключительно по имени и отчеству, никто бы и этого не знал. Как-то все привыкли по-родственному: тетя Тася да тетя Тася. Даже фамилия ее затерялась в отделе кадров.

Где-то в другом городе — не то в Брянске, не то в Старом Осколе — у нее жил взрослый сын. Раз в год она брала отпуск и куда-то пропадала: все были уверены, что она ездит навещать сына. Нрава тетя Тася была строгого, не терпела разгильдяйства и небрежения к музейному имуществу. В последние годы почти ослепла, но всех своих безошибочно отличала по голосам. А цифры на гардеробных номерках определяла на ощупь.