Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Как скучно. – Она поднялась по ступеням и уселась на трон. – Кто мог подумать, когда мой отец ввел меня в двери гарема, что однажды я буду разжалована до укрепляющей силы! Оставь меня, Эйе. Разве ты не видишь, что мне больно?

Он тотчас поклонился и, поставив недопитую чашу рядом с кувшином, зашагал прочь.

Хоремхеб поддержит меня, – думала она, глядя, как уходит Эйе, его голая спина исчезла, и двери тихо закрылись. – И Аменхотеп его любит, он прислушается к нему. Он должен отказаться от своей глупой затеи.

– Хайя! – нетерпеливо позвала она, и хранитель дверей гарема тотчас предстал перед ней. – Я хочу, чтобы Сменхару и Бекетатон сейчас же перевели из детской. Мне все равно куда. Я решу это позже, и решу также, кто будет их новыми наставниками. Но они не должны иметь ничего общего с выводком Нефертити.

Не впервые она была благодарна, что право приказывать в гареме принадлежало старшей жене.

– Я понял, богиня. Это будет ударом для царевны Мериатон.

– Знаю. У меня нет выбора. Выполняй.

А пойду-ка к себе в опочивальню и напьюсь, – сказала она себе, когда он ушел. – Я не так стара для этого, Эйе. От вина не только болит голова, оно часто приносит вдохновение. – Она устало поднялась. – В самом деле, почему бы не перестать притворяться образцом добродетели, которой я не обладаю, и не убить его? Отправить правительство бог знает куда! Целых четыре дня пути от Фив! Вдруг у нее перехватило дыхание. Она знала куда, но вспомнила об этом только теперь. Уединение того места, где они с Аменхотепом останавливались по пути в Мемфис, устрашающая, отдающаяся эхом жара.

– О, Амон, нет, – подумала она, спускаясь по ступеням и шагая через зал. – Это сведет их с ума, моих неспешных, безвольных управителей. Если он хочет боготворить себя в абсолютной тишине, пусть отдаст трон Сменхаре и роет себе могилу в проклятой пылающей дикой пустыне, как эти безумные старые жрецы вокруг Она.

Взбешенная и напуганная, она вошла в свою опочивальню. В комнате ощущался слабый запах мускуса, сладость персей и цветов лотоса, кружение ароматов влажной земли доносилось в незашторенное окно. Но это мало порадовало ее, и когда она, обессиленная, подошла к ложу, воображение снова принялось преподносить ей образы сына-любовника.

– Пиха, принеси вина, – велела она, в горле стоял ком, – и пришли рабыню, чтобы раздела меня. Остаток дня хочу провести в постели. – Она знала, это было малодушием, но также и облегчением – устроиться на ложе с полной чашей в руке, пока мысли не станут расплываться и не пройдет внутреннее напряжение.

На протяжении этого долгого вечера она проснулась лишь однажды и припомнила серьезное лицо Пихи, говорящей ей, что царица Нефертити просит принять ее. Она также припоминала, даже сквозь хмельной туман, удовлетворение от своего ответа.

– Скажи Нефертити, пусть она провалится в Дуат и там останется. Я не желаю ее видеть.

Несмотря на опухшие глаза и стук в висках, Тейе поднялась перед самым рассветом и, едва вынося прикосновения своих служанок, позволила им одеть и накрасить себя. Сидя перед медным зеркалом, она услышала, что придворные тоже рано покинули свои покои. Малкатта полнилась гулом негромких голосов, стуком дверей, изредка сонной бранью, и когда она вышла из своих покоев с вестником и телохранителями, ее ноздри уловили ароматы свежеиспеченного хлеба и вареных овощей, от которых к горлу подступила тошнота. С первыми лучами солнца в сад донеслись звуки хвалебного гимна, и Тейе грустно задумалась о слугах Амона, которым приходилось петь для фараона, несмотря на то, что он всегда оставался глух к поклонению освященных временем песнопений.

В здании, где размещались палаты управителей, тоже было необычайно многолюдно для этого времени суток. Государственные мужи, состоявшие на службе у фараона, редко появлялись в своих палатах раньше середины утра, если вообще появлялись. Многие из них, получив синекуру в виде взяток или платы за преданность, немедленно нанимали расторопных помощников и посвящали свое время более увлекательным занятиям – моде и интригам. Но сегодня все они, ворчащие, с мутными взорами, ждали появления императрицы, предпочитая испытать некоторое неудобство, чем быть наказанными за ослушание.

Тейе сначала ворвалась в просторную комнату, где работал Бек, сын Мена, инженер и архитектор. Мен блестяще проектировал под руководством сына Хапу для Осириса Аменхотепа, и сын его был столь же талантлив. Тейе знала, что Бек заслуженно получил свою должность. Когда объявили о ее приходе, Бек склонился в глубоком поклоне. Она кивнула, позволяя ему сесть, и он опустился за массивный стол, где были разбросаны свитки и рисовальные перья. Носитель опахала поставил для нее складной стул.

– Я подумала, что фараон повелел тебе сопровождать его к месту строительства, – произнесла она, немного помолчав. – Ты приказал своим слугам упаковывать вещи, Бек?

Юноша учтиво улыбнулся.

– Мои помощники закончили осмотр местности, императрица, – ответил он, – и я поеду туда позже, когда смогу обойти его со своими писцами. Гор не нуждается во мне для того, чтобы размежевать границы города. Мне поручили проектировать его.

– Возникли ли какие-нибудь трудности у твоих помощников при осмотре местности?

Он опустил темные глаза.

– Нет, богиня. Земля ровная. Они закончили работу в удивительно короткий срок.

– Что они сказали о ней?

Он не поднимал глаз, его взгляд блуждал по куче свитков, сваленных на столе.

– Они сказали только, что, несмотря на то, что песок глубокий, каменщикам и инженерам будет легко работать.

– Я не об этом спрашивала. – Ее голос зазвучал резче.

Бек напрягся.

– Они сказали, что даже в это время года там стояла невозможная жара.

Тейе сдавленно вздохнула.

– Ты преданный слуга своего царя, и это достойно похвалы, но если ты действительно желаешь добра фараону, Бек, ты сделаешь все возможное, чтобы отговорить его от этого плана. Осмотр, как ты сказал, был сделан в спешке. Там могут оказаться препятствия, которых никто не заметил.

Теперь он поднял голову.

– Мой отец гордился своей работой на благо возвеличивания и упрочения красоты Египта, – сказал он. – Горжусь и я. Я не стану затушевывать никаких препятствий, которые могут возникнуть, но также не стану и вычерчивать их там, где их нет. Я стараюсь жить правдиво, как учил меня мой господин.

– Бек, – терпеливо сказала она, невольно тронутая его верой в сомнительное толкование Маат, – истина не всегда добра. Она может, в конечном счете, ранить и разрушать. Думай об этом, когда работаешь над чертежами нового города фараона. Ты помогаешь ему использовать истину для разрушения себя самого.

– Может быть.

Его тон был учтивым, неопределенным. Тейе встала, он тоже поднялся.