Веснушка - Сесилия Ахерн

Мой коллега. Но надо было считать его другом. От него идет линия к следующему человеку:

Даже если мне и не хочется этого признавать. Он запустил эту цепочку изменений в моей жизни. Я ставлю кончик ручки в центр круга и медленно провожу линию до следующей точки. Пятой. И замираю. Здесь никого нет. Мне хочется плакать.

Я открываю дверь в галерею Монти. Даже не смотрю на Джаспера. С трудом поднимаюсь по шатким ступеням, которые скрипят и качаются подо мной, чувствую себя тяжелой и неуверенной в себе.

– Привет, Аллегра. – Женевьева рада мне, как никогда.

– Привет, – говорю я тихо, направляясь прямиком за ширму. Сажусь и начинаю развязывать шнурки на ботинках.

– Можно к тебе? – спрашивает она, просовывая голову за ширму.

– Конечно.

Она вдруг исчезает – и полное молчание. Я хмурюсь, оглядываюсь. Вдруг ее голова снова появляется, на этот раз сверху.

– Уверена? – спрашивает она.

– Да, – улыбаюсь я.

Она снова исчезает. И тишина. Появляется совсем в другом месте:

– Кто-то мрачнее тучи сегодня.

Я смеюсь.

Она снова исчезает. Появляется из-за другого угла.

– Так-то лучше, – говорит она про мою улыбку. – Спасибо, что пришла. И прости, что я тебя заставила.

– Ты не заставляла. Ты надавила на мою совесть.

Я снимаю ботинок и со стуком бросаю на пол.

– Тяжелый день на работе? – спрашивает она. – Надеюсь, тот тип с гламурной машиной больше не пристает к тебе?

– Нет, дело не в нем. И не в работе. Я взяла выходной, – говорю я с дрожью в голосе.

– Ты в порядке, дорогая?

«Ты в порядке?» Три слова. Когда последний раз мне задавали этот вопрос. Даже не помню.

На меня будто разом наваливается вся тяжесть пережитого за эти дни. Грусть, страх, тревога, стресс. И боль. Столько боли. Я начинаю рыдать.

– Ох, бедная ты моя. Я догадалась, что у тебя была веская причина отменить сеанс. Поговори со мной, – просит она, протягивая ко мне руки.

Я делаю глубокий вдох, будто последние семь месяцев ни с кем не говорила. Я рассказываю ей все. Абсолютно все. Про папу, про Карменситу, про Тристана и пятерых человек. Про Мэрион и Джейми и Циклопа. Рассказываю даже про художников, с которыми я сплю после сеансов, и про Бекки в моей постели. Я говорю ей, что я странная чудачка, у которой ничего не получается в жизни. Я рыдаю, и мы смеемся, а потом она рассказывает о себе, и – боже мой! – с ней так легко и просто, и я вижу, что у каждого свои проблемы, идеальной жизни ни у кого нет, а мне так надо было это услышать. Все мы стараемся как можем, и каждый иногда ошибается. Не только я. Под конец разговора с большим облегчением убеждаюсь в том, что не все люди – ужасные существа, которые ничего не понимают и только умеют обвинять, извращать правду и врать, обижать других, лишь бы потешить свое самолюбие. Есть добрые люди.

Я сижу на высоком стуле перед полным залом, прекрасно осознавая, что глаза мои опухли и покраснели, а нос забит от рыданий, но я не могу это скрывать. Я смотрю в окна поверх голов, и впервые за долгое время мне дышится легко.

В автобусе по дороге домой я открываю свой блокнот и берусь за последнюю точку моей невидимой пятерки.

Потому что она видит суть вещей.

Письмо. Мне. От руки.

Утро пятницы. Выходной. Без униформы, в моем лучшем летнем платье и кедах, какие я смогла найти и позволить себе купить, с письмом министра юстиции в сумке, которое придает мне бодрости, я беспокойно поправляю одежду и вхожу в салон Касановы.

– Добро пожаловать, – радушно говорит мне моя мама и провожает в салон. Я никогда не была внутри, раньше не было причин заходить, я всегда боялась, никогда не чувствовала, что готова к этому. – Какая же вы красавица, – говорит она, любуясь моим платьем. – Солнечно-желтый, один из моих самых любимых цветов в одежде, и нам с вами он очень идет, правда? – спрашивает она. Хотя нет, это не вопрос, а утверждение.

– Да, – киваю я и улыбаюсь. Нам с тобой, мам.

Она не узнает меня. Точно не видит во мне свою дочь, но не видит и вредного парковочного инспектора с прошлой недели. Она и не догадывается, что я та самая странная чудачка.

– Сегодня чудесная погода. – Я наконец нашлась, что сказать.

– Да, да, – говорит она рассеянно, проверяя записи. – Аллегра, да? – говорит она, и я киваю, сердце стучит быстрее, как только она произносит мое имя. Не она дала мне имя, папа дал, и я даже не знаю, известно ли ей мое имя, наверное, нет, судя по ее реакции, или она просто забыла его и меня. Я не назвала свою фамилию, когда записалась, мне и не пришлось, девушка по телефону не спрашивала, с таким именем, как Аллегра, это и не нужно. Даже не знаю, что бы я сказала, если бы она спросила фамилию. До сих пор я не врала, я просто не говорила всю правду. Не хочу начинать со лжи.

– Мытье и укладка, – говорит она.

Я киваю, но она не слышит моего кивка, поэтому я заставляю себя произнести бодрое «да». Сказать ей прямо сейчас, что я тот парковочный инспектор? Лучше сразу покончить с этим вопросом, взять инициативу в свои руки. Лучше уж я сама скажу, прежде чем она догадается или вспомнит меня. Прежде чем одна из сотрудниц, которые видели нашу размолвку, выдаст меня. В салоне только одна сотрудница – красавица блондинка в черной одежде, она моет голову клиентке, задумавшись о чем-то своем, пока массирует ей голову, а та сидит в кресле, наклонив голову над мойкой, ее глаза закрыты, и вообще она выглядит как неживая, только едва заметно, как поднимается и опускается ее грудь.