Дом дервиша - Йен Макдональд

— Дешевые шаманские штучки обесценят нашу работу.

— Это воля Аллаха в действии. Аллах дал нам редкий и ценный дар. Мы не обязаны понимать, почему, как и кому он его дает. Мы не можем понять. Единственное, что мы должны сделать, — принять его.

— Это суеверие.

— Оно привлекает людей.

— Ага, и полицию, — бормочет Армаган.

Исмет напускается на него:

— Пускай! Мы лишь покажем, как они слабы, как боятся, как далеки от истинных желаний и чаяний народа. Если они преследуют нас, это означает, что мы выполняем волю Аллаха. Пускай приходят, покажем им, кто здесь сильный. Проголосуем. Что скажете, братья? Я считаю, дар от Всевышнего.

— Харам, — говорит Армаган.

— Халяль, — говорит молодой человек рядом, тот самый, с жидкими усиками, друг которого подорвался на самодельной бомбе.

Голосование идет по кругу. Модель понятна: молодые голосуют «за», а те, что постарше, «против».

— Нет, — говорит Юсуф. — Харам.

Но он знает, что проиграл в голосовании и утратил влияние в группе.

— Это в духе ислама, — говорит последний дервиш.

— Давайте не допустим разобщения, — говорит Исмет, протягивая руку Юсуфу. — Нет бога, кроме Аллаха.

— Нет бога, кроме Аллаха, — говорит Юсуф и пожимает руку Исмета.

Затем тарикат произносит короткую молитву, и братья поднимаются. Молодые дервиши толпятся вокруг Исмета. Они уже называют его «деде», то есть дедушка, это уважительное обращение к лидеру дервишей. Исмет Деде. Шейх Исмет.

Хизир все так же сидит на ковре. Что же ты наделал, думает Недждет. Хизир отвечает голосом радостным, как весна: а кто говорил, что я добрый святой?

Исмет на прощание говорит что-то каждому из членов тариката, когда они уходят, кому-то жмет руку, кого-то хлопает по плечу, кого-то обнимает. Когда они надевают обувь и расходятся по гаражам, банкам, магазинам, поездам метро и такси, Недждет говорит брату:

— А что, если бы я проиграл в этом суде?

— Как нас могут уважать как кади, если наш суд не имеет веса?

— Не понимаю.

— Половина закона — это его исполнение. Даже нечестные судьи скажут тебе это.

Имам поднимает голову. Он хочет, чтобы эти ревностные молодчики, эти смутьяны, убрались восвояси. Он хочет вернуть свою прекрасную историческую мечеть. Исмет аккуратно разворачивает брата, укрывая его от взгляда имама, при этом распахивается его пиджак. За поясом брюк виднеется рукоятка пистолета. А снаружи в ярком свете джинны, словно скворцы, сбиваются в стаю.

— Красный? И что он?

Бесхун Ферхат сидит на возвышении среди кроликов и птиц. У ее ног высятся огромные мешки с семенами овощей, фотографии баклажанов, перцев и здоровенных томатов, заретушированные настолько, что стали монохромными. По правую руку маленький столик, на котором стоит стакан с чаем, на пепельнице лежит сигарета «Собрание Блэк Рашен» в мундштуке из слоновой кости, испуская роскошный сладковатый аромат, а еще рядом сидит белый кролик на поводке.

Бесхун Ферхат — массивная женщина, которая похожа на гору, расширяющуюся книзу от макушки к цветастым шароварам и громоздким крестьянским ботинкам. Она пахнет розовой водой и маслянистым мускусом менопаузы, согретым внутри ее тела. В потемках птичьего рынка Бесхун носит круглые темные очки, будто бы хочет выдать себя за слепую, хотя Айше понимает, что это не так. Она кажется неподвижной среди всех этих клеток с домашними кроликами, щеночками, певчими птичками, этакий столп рынка.

Айше ненавидит это место еще по самым ранним воспоминаниям. Запах пропитанной мочой соломы и грязных животных переносит ее в прошлое, когда отец привез ее, пятилетнюю, сюда в выходной. Айше рыдала, глядя на щенков, жавшихся вшестером в клетке, и пыталась уговорить отца купить их всех и выпустить на волю. Они не остановились у этого прилавка, но ужасная женщина запечатлелась в памяти Айше.

— У него не клюет, — говорит Айше.

— Ни у кого не клюет, — отвечает Бесхун и делает глубокую затяжку — это неестественный театральный жест, в котором продумано все от нежного прикосновения кончиков пальцев к слоновой кости, легкого откидывания головы назад и тонкой струйки дыма, которая между птичьих клеток поднималась к минаретам Новой мечети. Бесхун замечает, что Айше смотрит на нее. — Хочешь, дорогая?

Айше зажигает сигарету, делает вдох и смакует пикантный экзотический русский вкус. Это напоминает ей о скоростном катере «Рива», коляске, запряженной лошадьми, изысканных вербальных дуэлях и почти состоявшемся сексе на пустых улицах рядом с площадью в тени мечети. Она выпускает тонкую струйку дыма из глубин горла.

— Знаете, надо мне такие чаще покупать.

— Я раньше курила «Самсун», но турецкие марки стали безвкусными после присоединения к Евросоюзу. — Кролик подергивает ушами. — Итак, дорогая, тебя интересует наша фамильная реликвия? Красный рассказал тебе свои истории, да? От меня ты получишь еще одну историю. Тут все состоит из историй. Да, и еще раз да. Я Бесхун Ферхат, внучка хаджи Ферхата в десятом колене. Мы — подлинные наследники рода Ферхат из Искендеруна, хоть никто из нас там сейчас и не живет. Мы не живем там уже пять поколений. Ферхаты обитают в Стамбуле с 1895 года, но ты же знаешь, дорогая, что нужно куда больше времени, чтобы тебя признали коренным стамбульцем. А твоя семья, дорогая?

— Эркоч из Шишли. Это старинный род моряков. Моя мать Чалышлар из Мешрутийета, ее сестра вышла замуж за министра юстиции.

Бесхун кивает головой.

— Старый род. Вот. Дай-ка я тебе покажу кое-что. — Она ищет сумку. Айше отказывается искать вместе с ней. Бесхун достает лист пожелтевшей бумаги в пластиковой папке. — Это мое семейное древо. — Она скользит пальцами по стволам и веткам. — Видишь, я могу отследить весь свой род до Фахира Ферхата, старшего из сыновей хаджи Ферхата, того, что наблюдал, как запечатывали гроб. — Пальцы перепрыгивают к резкому сужению ствола. — Вот тут мы перебрались в Стамбул. Видишь, сколько ветвей отмерло? В конце XIX века судьба отвернулась от нас. Смерти на войне, утопления, убийства, кровная месть, болезни и мор. Молодые мужчины, наследники, умирали молодыми, а некоторым даже не суждено было родиться, если ты понимаешь, о чем я. Аллах был жесток к Ферхатам, но справедлив. Он обрезал старые ветви, больные и рожденные от кровосмесительства. Он дал нам возможность дать новые побеги, и судьба снова улыбнулась нам.

Ага, и поэтому ты торгуешь в самом дальнем углу Египетского базара, думает Айше, хотя сигареты у тебя неплохие.

— Это было много лет спустя после проклятия Волосатого человека из Каппадокии.

Бесхун топает ногами в тяжелых ботинках и бьет по столику кулаком. Кролик пугается, выпучивает глаза и раздувает ноздри, но поводок уже слишком короток.

— Не оскверняй мой слух именем этого шарлатана! Не было никакого проклятия, не было никакого волосатого дервиша из дебрей Анатолии. Послушай, если ты умна. Моя семья была известна в Искендеруне как семья великих магов. Это всегда было источником наших богатств. Сам хаджи Ферхат стал основателем семейной школы, он был купцом и путешественником, но обучался магии в тех странах, где бывал. Его интересы не знали границ, он общался с шейхами из Алеппо и Дамаска, повелителями джиннов из Каира, каббалистами из Триполи и заклинателями ангелов из Иерусалима. Он был на короткой ноге с самыми великими магами Персии и Индии. Он обучался вместе с ритуальными магами в Риме, магами-астрономами в Милане, регулярно посещал демонологов в Праге и Вене, состоял в переписке с Эттейлой[80]в Париже и лондонскими последователями Еноха.