Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая - Вера Камша

– Что-что?

– То, что вы сейчас, кхм, исполняете. Вам что-то не нравится, причем обоим. Что?

– Отступление. Не это… – Штаудиц махнул рукой в сторону лагеря. – Тут понять можно. Бруно не хочет поддаваться фок Ило, мы пока еще у Бруно…

– «Пока»? – Руппи улыбнулся и по лицам приятелей понял, что улыбочка вышла какая-то не такая. – Меня вы спрашивали, не собираюсь ли я в Талиг, теперь моя очередь. Вы часом к фок Гетцу не наладились? Если да, уходите. Прямо сейчас, с Крабом и всеми потрохами!

– Руппи!

– Макс, он сбесился.

– А может, сбесились те, кто убивал парней Рейфера? Кто заворачивал в Лебедя отрубленные головы?!

Красный цветок на черной мертвой ветке грел и пах горечью, кошачий месяц стал еще ярче. Ничего, туман его съест, он все съест.

– Руппи, ты же первый начал! – пустил в ход неизбежный довод Макс. – Отбил Кальдмеера, написал фельдмаршалу такое, что мы струсили передать… Почему ты сейчас с ним? До такой степени с ним, что стреляешь в генералов. Бруно не изменился.

– Разве что хуже стал, – поддакнул Рихард. – Год назад он всего лишь не помог твоему адмиралу, зато сейчас сговорился с фрошерами. Ты не видел, сколько крови выпили Три Кургана, но мы победили! Только принцу Бруно важней эйнрехтские фокусы…

– Ты же Фридриха и его прихвостней готов был убить. Это сделали другие, только и всего.

– Главными прихвостнями Фридриха, – спокойно, все еще спокойно напомнил Фельсенбург, – были Марге.

– Им это надоело. Руппи, фрошеры сейчас зализывают раны. Мы бы их добили, а теперь это сделает фок Ило, скажут же… Скажут, что победил он с Марге. Останься Бруно в Марагоне, эйнрехтцам пришлось бы присоединиться к нам и выполнять приказы.

– Эйнрехтцы, – с расстановкой повторил Руппи. – Убийцы принцессы Гудрун теперь называются «эйнрехтцы». Если вы сейчас не уберетесь к фок Ило, если вы пойдете со мной и если вы вернетесь, спросите брата Ореста, как убивали Деву Дриксен. Это была гвардия, кое-кто наверняка сейчас здесь.

– С принцессой вышло скверно, – признал Макс, – но… Она наверняка защищала Фридриха. Если она оскорбила гвардию… Нет, все равно скверно!

– Гудрун многим отказала, – негромко начал Рихард. – Не все принимают отказы достойно. Какой-нибудь подлец…

– …которого никто не остановил, – перебил Руппи, понимая, что еще пять минут и друзей у него не будет, и еще вопрос, будут ли у Бруно двое лейтенантов. Живых. – Можно ли оскорбить гвардию сильней? Гвардию Дриксен, глазеющую на убийство своей богини! И да, мне хотелось прикончить Фридриха, а младшего Марге я, жив буду, прикончу, только это потом. Сейчас мне мешают эйнрехтцы, сколько бы их ни было! Чтобы избыть эту гнусь, нужен мир с фрошерами? Отлично! Да что там мир, я от них и помощь приму, потому что фрошеры – люди, а те, кто вломился в Липовый парк – нет! Вы что, тоже с гор спустились? Не знаете, что у Рейфера вышло, когда с китовниками начали разговаривать? Так узнайте…

– Брат Ротгер, – потребовали из темноты, – успокойтесь. Господа лейтенанты не готовы принять вашу логику, потому что не имеют нужного опыта. Они смотрят из леса, а вы – с вершины. Как зовут ваших товарищей?

– Рихард и Максимилиан.

– Рихарду и Максимилиану придется понять одну вещь, настолько же важную, насколько и простую. – Отец Луциан преспокойно уселся между Руппи и Рихардом, а брат Орест устроился рядом с Ценкером. – Зрелище бессильной ярости омерзительно. Так сказал Стефан Уэртский, когда жгли его книги и должны были сжечь его самого.

– Поэтому вы всегда так спокойны? – не смог сдержаться Руппи.

– Не всегда, – клирик чуть улыбнулся, – и говорю я не о себе и тем более не о спокойствии. Жжет книги лишь бессильная ярость, и она таковой останется. Даже убивая, унижая, ставя на колени, заставляя отрекаться от созданного, сказанного, сделанного. Рихард, тебе хочется возразить? Возражай.

– Я не готов говорить об Эйнрехте. Мы в самом деле многого не знаем, но что бы там ни творилось, это не бессилие. Иначе бы фельдмаршал не бежал.

– Вы все-таки попробуйте влезть на дерево, – посоветовал «лев». – И осмотреться. Отречение астронома не заставит звезды свернуть с их пути. Унижение человека не зачеркнет уже сделанного и ничем не одарит якобы победителей. Дурак останется дураком, урод – уродом, старуха – старухой. Соперника можно растерзать, унизить, опорочить, даже выставить побежденным, но в глубине души ничтожество все равно будет знать свое место и ненавидеть. Собственно, это сейчас в Эйнрехте и происходит, но вы в своем лесу запаха пока не чувствуете. Вам совсем не жаль Фридриха, и вы не видели столичных расправ, зато потеряли у Трех Курганов своего капитана, и не только его. Теперь же вам кажется, что Бруно упускает победу.

– Да, – сдержанно подтвердил Рихард, – так и есть.

– В лесу, – клирик взял у Руппи пылающую ветку. – Но если из него выйти, можно почувствовать ветер и ощутить запах гари, крови, нечистот.

Радоваться падению скверного, в самом деле скверного правителя, естественно, ждать от тех, кто его сверг, добра – тем паче. Только вспомните, что сумерки сменяются не только днем, но и ночью. Главное понять, когда правитель становится неважен, потому что начинается бой с запредельной мерзостью, которую нужно остановить, иначе от вашей жизни не останется ничего. Ни дома, ни семьи, ни надежды, одно лишь непонимание, как такое могло случиться и почему именно с вами…

Ночь звездного окна Мэллит ждала не меньше, чем в Агарисе – ночей Луны, но дни были долгими, и девушка заполнила их познанием зайцев. Непривычные, они скрывали свою суть, и Мэллит перепробовала четыре раза по семь трав, перестоявшее на свету вино, молоко, луковый сок и кислые яблоки. Старшая над кухней советовала разрубить тушки и сложить в один котел, но Мэллит остановила ленивую и не позволила мешать зиму с летом, а ветер с камнем.

– Лучше четыре дороги, чем одна, – объясняла гоганни, – и лучше четыре малых неудачи, чем одна большая.

– Да у вас, барышня, неудач не водится, ручки-то золотые… Вот уж свезет кому-то!

Мэллит рассмеялась и позволила огню довершить начатое. Лучшим оказался заяц, дважды вымоченный в воде со специями и единожды – в молоке, а затем дожаренный в толченых пшеничных сухарях с сыром, худшим – тушенный с морковью и луком. Он был сытен и прост, гоганни хотела отдать свою неудачу солдатам, но Селина рассудила иначе:

– Накормим Давенпорта, когда он явится. Надо же его чем-то кормить, а жаркое вкусное, просто другие лучше. Капитан Давенпорт такой же.

– Как ты познала вкус живого? – растерялась гоганни, прежде чем поняла, что подруга говорит про другое.

– Кавалера не обязательно есть, чтобы понять, что он невкусный. – Сэль рассеянно огляделась. – Можно сказать иначе, только так ты сразу поймешь. Давенпорт сытный, но от него бывает несваренье. Я пыталась ему это объяснить, он не понял и поэтому будет есть подобного себе зайца.