Принц по ГОСТу - Кристина Юраш

Я осторожно подняла руку, чувствуя, что очень хочу его обнять, но боюсь… Вот обниму, растаю, и что потом? Так я и застыла в глупой нерешительности, чувствуя, как меня гладят рукой по волосам, успокаивая на руках, как маленького ребенка. Я снова подняла руку с кровати, застыв в нерешительности… Ну … мы же как бы… друзья? Для меня он — просто друг. Вот! Почему я не могу обнять его просто по — дружески? Мы же можем просто взять и обнять друга?

***

Наверное, нужно было кончать всех этих венценосных ублюдков вместе с их семейками. И этот фарс с Академией заодно! «Ищи среди королевских кровей, того кто снимет проклятье дверей!». Да тут даже слепому понято, что ни один из них не способен даже штаны с первого раза надеть правильно и рубашку застегнуть. Даже смотреть не на что…

Я на секунду представил, как держу за горло очередного королевского щенка, который орет, что он — принц! Я представляю это бледное лицо, трясущиеся губы и перепуганный взгляд. «Не надо! Не убивай их!» — я вижу слезы, текущие по ее щекам и мольбу в глазах. «Прошу тебя! Пожалуйста!». Да, это так. Они живы исключительно потому, что она и любит. Сейчас она на них обижена, но все равно в ее взгляде читается нежность. И маленькая наивная девочка верит, что однажды они научатся быть настоящими принцами, полюбят ее, оценят ее усилия и будут ей благодарны за все.

Она всхлипнула, ворочаясь. Я смотрел на ее шею, чувствуя, как мне безумно хочется ее поцеловать… Не знаю, что это такое, но я целовал бы ее пальчики, губы, плечи… А пока лишь перебираю волосы, радуясь, что она еще не сбежала…

— Пользуешься тем, что я сильно устала? — сонно пробурчала она, когда я вел рукой по ее шее, огибая плечо, осторожно приспуская ветхое кружево старой ночной сорочки. Да, пользуюсь…

Она никак не может понять, что принцы не умеют любить, потому что с детства ожидают предательства. Они никогда не полюбят своих родителей, детей, наложниц, любовниц, жен, слуг, учителей потому, что с детства их учили любить только себя, потакая всем капризам.

Я гладил ее вздрагивающие плечи, слыша, как она сердито сопит у меня на груди. Такая теплая… Маленькая и теплая… И вот она уже пытается обнять меня… Опять передумала… Боится… Не бойся… Я прижимаю ее к себе, а она не сопротивляется, доверчиво свернувшись в клубочек.

Неужели уснула? Я осторожно веду рукой по ее плечу, едва касаясь пальцами ее кожи. Завязка на мерно вздымающейся груди вызывает у меня улыбку. Моя рука снова, как бы ненароком касается ее, слегка потянув за петельку. Мне кажется, что я окончательно запутался в этой петельке из двух тесемочек и в ее длинных волосах.

— Не надо, — жалобно пробурчала она, зевая. — Пожалуйста…

Перед моими глазами почему-то был тот зал, в котором должны были остаться кучи пепла, слетевшие короны, фамильные бриллианты. Я видел, как остатки платьев размокали от крови, а сквозь мои пальцы сочился пепел, оставшийся от ее фырканья, улыбки, летящей подушки, сопения, обид, решимости, капризов. Пепел, оставшийся от моей петельки, если бы я вмешался в ритуал… Да, я испугался, за то, что одно мое неверное движение и все что у меня останется от нее — этот пепел в руках…

Моя рука легла на ее обнаженное плечо, слегка опуская ее ночную рубашку… И что мне теперь с ней делать? Я прижал ее голову к своей груди, нежно проводя пальцами по ее плечу и нарочно цепляя драное кружево ночной сорочки.

Заплаканные глаза, трясущиеся плечи и губы. «Меня никто не полюбит…». И взгляд: «Мне уже нечего терять!». В этот момент я сам готов был прикончить ее на месте! Обнимать, целовать и прикончить на месте! Тише, тише, тише… Наверное, я слегка переборщил с объятиями, разбудив ее… Только задремала…

Все видят ее готовой в любой момент броситься вытаскивать очередного гаденыша, спасать, защищать. Кажется, что все уже уверены в том, что она всегда сможет найти выход из любой ситуации. И только я вижу, как она каждую ночь лежит, разбросав волосы по подушке, свернувшись на кровати, прячась под одеялом, сжавшись и вздрагивая от ночных шорохов. «Мне холодно!», — сквозь сон шепчет она, обнимая саму себя.

— Уходи, — послышалось тихое-тихое, жалобное-жалобное, молящее-молящее. Она почти спит. Я покачиваю ее, чувствуя, как она ерзает щекой по моей груди. Нет, главное, что сама прогоняет, и тут же устраивается поудобней.

— Пожалуйста, уходи… — шепчет она, сквозь сон, сжимая мою руку.

Я смотрел на часы. На улице было уже светло. Она съехала вниз, что-то бурча во сне и слегка подергиваясь. Нет, я, конечно, все понимаю, но есть что-то забавное в том, чтобы сидеть и уже пять часов угадывать, что ей может сниться. Я смотрел на ее приоткрытые губы, ресницы, которые вздрагивали во сне. Руки дернулись. Ага, от кого-то отбивается… А что? Она может! Так, поосторожней… Ай! Она что-то морщится и фыркает. Так! Где одеяло? … Я смотрел на ее лицо, которое разглаживалось, и на котором проступала робкая, едва заметная улыбка, когда сверху на ее поджатые от холода ноги легло одеяло. Не могу понять, почему она улыбается? А потом я увидел свою руку, которая непроизвольно гладит ее по щеке… И она улыбается каждому прикосновению… Я тоже улыбаюсь, глядя, как осторожно, сам по себе развязывается тот самый бантик на ее вздымающейся груди, заставляя меня замереть и закрыть глаза, чтобы через секунду открыть их, видя, как ночная рубашка медленно сползает вниз… Вот как мне поцеловать ее так, чтобы она не проснулась? А?

Осторожно придерживая ее голову и мягко опуская ее на подушку, я почувствовал, как она снова сжимается во сне, словно пытается спрятаться…

Тише… Тише… Я склонился над ней, поглаживая ее щеку и шею, проводя рукой по ее ключице, а потом, осторожно, опустил губы и спрятал поцелуй на ее шее… Едва-едва касаясь губами, я скользил по ее обнаженному плечу, проводя пальцами нежные линии по изгибам ее тела. Я прикладывал губы голубой венке на шее, чувствуя, как она пульсирует, целовал ее тонкое запястье, бережно приподнимая руку, и ловил ее пульс холодными губами…. Я могу слушать биение ее сердце бесконечно…

Понимаю, что так делать нельзя, но … Я поднял глаза, глядя на ее лицо. Мои губы едва прикоснулись к ее теплым, сухим и полуоткрытым губам, нежно скользя по ним поцелуем. Вот как так можно, а? Ей скоро уже вставать! Как сложно удержатся на этой грани нежности, как сложно прикасаться к ней так, чтобы не разбудить ее, глядя на ее опущенные веки… И так каждую ночь. Моя рука лежала у нее на груди, а я чувствовал губами биение ее сердца, ловил его, целуя теплую кожу… Я оставил прощальный поцелуй, осторожно прикрывая его следы рубашкой, а потом с улыбкой смотрел, как бантик сам осторожно завязывается на ее груди, пряча мои поцелуи…

Она не захочет больше любить, потому что боится смерти. Я не умею любить, потому что с детства меня учили любить только себя.

«Перенести урок на три часа позже!» — пишу я на стене, вспоминая каждый поцелуй, спрятанный под рубашкой и одеялом.

***

Я проснулась, чувствуя, что еще одна такая ночь, и мне крышка. С трудом встав с мятой кровати, я сонно трясла головой.