Проклятие скифов - Сергей Пономаренко

— Сапожник посчитал, что он умнее всех, и за это поплатился. — Штюрнер холодно посмотрел на девушку. — Думаю, ты сама сможешь всем этим руководить, но не забывай: я всегда у тебя за спиной.

Люба не поняла его последних слов: это обещание поддержки или угроза?

Хотя она делила постель с Штюрнером уже длительное время, но он оставался для нее загадкой. Чем же он занимается на работе, если имеет возможность манипулировать большими объемами продовольствия? На хозяйственника он не был похож.

Передавая эсэсовцу выменянные золотые украшения, она постепенно входила во вкус. Люба обязательно примеряла их перед зеркалом, а расставаясь, часто испытывала такие чувства, словно отрывала их от сердца, но понимала: малейшее подозрение со стороны немца — и ее постигнет судьба Керима, а ведь она в ответе за жизнь Миши. Мальчик выполнял все, что от него требовала Люба, когда приходил Штюрнер. Он прятался в шкафу, ничем не выдавая своего присутствия.

Вот только его отношение к ней стало совсем другим. Когда она была домработницей, он весело шутил, играл с ней, приставал с вопросами, а сейчас затаился. Спросит она что-то — он ответит, и ни слова больше. А в основном он молчал. Сказки Андерсена на немецком он одолел за полгода, но уже не спрашивал ее, почему родители не возвращаются. В свободные вечера она, как могла, пыталась развлечь его, но он оживлялся лишь за шахматной партией, а когда они заканчивали игру, вновь уходил в себя. Люба покупала ему игрушки, но и это не меняло его отношения к ней.

Когда стало ясно, что война не только затянулась, но и двинулась в обратном направлении, возможности Штюрнера доставать продовольствие иссякли. Теперь уже Люба, на свой страх и риск, занималась обменом, используя свои скромные припасы. Она поражалась тому, что порой за килограмм сахара можно было выменять поистине уникальную вещь.

За свою жизнь Люба ни разу не болела, недомогания переносила на ногах, но ранней весной ей вдруг стало нездоровиться, одолевала тошнота. Обследовавшись у немецкого врача, она узнала, что беременна. Штюрнер спокойно воспринял это сообщение — его гораздо больше волновало то, что советские войска все ближе подходили к городу, и не было уверенности, что его удастся удержать, хотя Днепр сам по себе являлся могучей преградой, а все мосты были взорваны.

— Люба, — однажды Штюрнер сам завел разговор. — Ты никогда не спрашивала, чем я занимаюсь, и я ценю твою выдержку. Но, видимо, пришла пора тебе узнать больше, чем я рассчитывал рассказать. Я представляю здесь секретную организацию «Аненербе».

— Название мне ничего не говорит.

— Это немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков.

— Ты ученый? — удивилась Люба и непроизвольно посмотрела на его мундир эсэсовца.

— Почетный президент нашего общества — сам Генрих Гиммлер! — торжественно сообщил Штюрнер. — Руководство нашего общества — члены его личного штаба. Рассказать, чем занимается наше общество, я не имею права, но даже если бы и смог, вряд ли бы ты все поняла. «Аненербе» — это сердце нации и ее мозг![53]Это — новая религия, но только для избранных!

— Тогда лучше не рассказывай. — Люба пожала плечами. За совместно прожитое время она присмотрелась к немцу и изучила его слабые стороны.

Работа у него была напряженная, он мало что мог рассказать, но выговориться ему ой как хотелось. Поэтому и привлекла его в девушке ее крайняя нелюбознательность и то, что она не позволяла себе говорить лишнее, чем, по его словам и, видимо, горькому опыту, грешил женский род. Вот и сейчас, начни она расспрашивать, он замкнулся бы, замолчал, а если Люба сделает вид, что ей все это безразлично, может, что-то и расскажет. И она не ошиблась.

— Неважно, какие задачи у общества, главное — чем занимаюсь в обществе я. Ты удивилась, узнав, что я ученый в военной форме, но это действительно так. Я остаюсь историком-археологом, но только теперь провожу исследования на более высоком уровне. Я изучаю силу предметов, особенно древних.

— Силу вещей? — недоуменно переспросила Люба и еле удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Именно так. Каждая вещь несет в себе частицу силы своего хозяина.

— Выходит, ложка, которой я ем, перенимает часть моей силы? Но завтра этой ложкой будешь есть ты, и у тебя она тоже отберет силу? И чья же сила возьмет верх? — Люба рассмеялась.

— Это не то, что ты думаешь. — Немец поморщился. — Я занимаюсь поиском предметов и мест, имеющих сакральную силу. Недавно меня не было две недели — я ездил в генеральный округ «Таврия»[54]. Там в древности находилось государство наших предков, готов, от которых пошли и мы, арийцы. Это священная земля — Великая Готия, и в дальнейшем там должны будут жить лишь немцы — никаких инородцев! Это часть Великой Германии — Gotenreich! Мы обследовали ее[55], но этот край весьма обширен и пока мало что удалось найти — местные варвары хищнически относились к тому, что хранила эта земля. Мне очень понравились земли возле Теодериксхафена[56].

— Но я не понимаю, неужели все это имеет какое-то значение во время войны? — удивилась Люба.

— Конечно имеет, — торжественно произнес Штюрнер. — Сейчас я тебе кое-что расскажу — знаю, ты умная девочка и не будешь об этом болтать. Ведь ты теперь в ответе за жизнь своего будущего ребенка.

— Нашего, — уточнила Люба.

— Да, в нем будет течь и германская кровь… Так вот, в христианском мире существует несколько святынь, имеющих сакральное значение, из которых на первом месте стоит чаша Грааля, а на втором — Копье Лонгина, которым было проткнуто тело распятого Иисуса Христа.

— Какой ужас! — Люба вздрогнула.

— Да нет же, для римских легионеров это была будничная работа. У них не существовало зондеркоманд, но размах казней поражал воображение — тысячи, а иногда десятки тысяч распятых на крестах, которые устанавливали вдоль дорог, чтобы казненные медленно умирали. У каждого легионера при себе всегда имелся топор и несколько гвоздей. Один удар — прибита правая рука, второй — левая, а для того чтобы одним гвоздем укрепить скрещенные ноги, требовалась практика. Четвертым ударом нижний гвоздь загибался, чтобы надежнее удерживал пригвожденного. — У Штюрнера от возбуждения загорелись глаза, казалось, он сожалеет, что не живет в те времена, когда воины были «многостаночниками» — и воевали, и казнили.