Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

– Добрый день, уважаемый Георгий Пантелеймонович! Рад вас слышать.

– И я рад, уважаемый Олег Николаевич. Думал, связь опять не сработает. Слава Богу, наладилась. – Голос у г-на Арчвадзе был низкий, с бархатным рокотанием в нижнем регистре, богатый обертонами, интонация гибкая, доверительная, акцент чуть заметен.

– Вы меня несколько опередили. Я сам намеревался связаться с вами.

– Нет, это я должен был позвонить вам и лично поздравить. Но, знаете ли, предрассудки прошлого, увы, живучи. Так что желаю вам удач во всем и очень надеюсь на сотрудничество и… потепление, если таковое возможно.

Чернышев надолго замолчал, не зная, как сказать то, что следовало сказать. Собеседник через долгую паузу даже спросил: «Алло, вы на связи?»

– Да, да, конечно, Георгий Пантелеймонович.

– Олег Николаевич, я вот о чем. Вы, если память мне не изменяет, на вашем первом, как это, э-э, интервью, правильно говорю? – сказали, что с удовольствием съели бы сулугу-ни, сациви, лобио, солянку, с красным вином, естественно. Признаюсь, сердце мое возрадовалось, раз президент России – ничего, что я так называю вашу великую страну?

– Все нормально, Георгий Пантелеймонович.

– Так вот, сердце мое возрадовалось, что президент России знает и любит шедевры нашего застолья. Это дает надежды…

– Надежды на что, уважаемый коллега?

– На потепление… Вы так не считаете? Впрочем, что я вас спрашиваю! Я же хотел сказать, что, услышав о вашем желании сесть за кавказский стол, возрадовался… И хочу пригласить вас. Приглашаю от всего сердца и, если вы в принципе не возражаете, мы пришлем официальное приглашение, как подобает самому желанному и высокому гостю. Очень хотел бы вас принять, как принято на моей родине… Если, конечно… э – э вам не… как сказать, не помешают…

– Не понял.

– Прошу простить, но ваш предшественник на дух не переваривал моего предшественника и когда наш уважаемый Илико был у власти, и особенно, когда, согласно конституции, он ушел от дел. Может, наш рост его расстраивает, так мы не нарочно такие высокие. Если же серьезно… Тут даже не личная, а видовая ненависть: он ненавидел даже не столько нас, сколько нашу страну, нашу подлинную независимость – какая может быть независимость у маленькой страны, бывшей колонии?! – и, как следствие, наши успехи. Эта независимость и эти успехи были – и есть – у вашей элиты как нож у горла. Она – ваша элита – ненавидит наш народ, который не может по своей природе быть рабом. «Как так, слюшай, пачэму они нэ рабы?!» Она этого не понимает и потому так ненавидит. Простите за откровенность.

– Вы абсолютно правы. Только никто и никогда не помешает мне сделать то, что я задумал. Если я задумал.

– Вы недооцениваете меткость…

– Оцениваю. Здесь вы правы, пуля – единственный аргумент. Но меня это не остановит. Меня может остановить другое.

Опять надолго замолчали.

– Олег Николаевич…

– Я приму ваше приглашение и с удовольствием разделю трапезу с вами и вашими близкими. Но прежде всего я должен буду сказать и вам, и вашему народу то, что думаю по поводу наших взаимоотношений в последние десятилетия.

– И что… э-э, вы хотите сказать, если не секрет?

– От вас – не секрет, но я не хотел бы, чтобы мои коллеги здесь что-то знали. В этом случае я действительно никогда не доеду до вас… да и вообще, куда-либо.

– У нас надежная связь?

– Абсолютно. Проверено.

– Не смею настаивать, но если хотите, поделитесь. Может, что посоветую. Как другу. Всё-таки опыт какой-никакой есть. И свой народ знаю. Не хотелось бы, чтобы его, может, нечаянно обидели.

– Об обиде речь идти не может… Впрочем, никакой тайны нет. Во-первых, я хочу принести извинения и от своего имени, и от имени народа, который меня выбрал. Извинения искренние и выстраданные. За пролитую кровь, за предательство, лицемерие и ложь, за оккупацию и аннексию территорий.

– Это делать не обязательно. Мы и так поймем.

– Обязательно! Но – главное – о потеплении, как выговорили. Да, межгосударственные отношения должны быть и будут нормализованы. И торговые, и экономические. Но, я надеюсь, ещё несколько поколений ваших соотечественников будут твердо знать и искренне чувствовать, что русский – значит ВРАГ!

– Ара, кацо. Простите… Нет, это невозможно! Как можно один народ…

– Возможно и нужно. Не нам, – вам. Вашему народу. Хватит слушать сказки, которые когда-то были былью. Было, да сплыло, уважаемый Георгий Пантелеймонович. Народ Московии – уже и ещё не России – ненавидит свободного человека, свободный народ ненавистью раба, упивающегося своим рабством, им гордящимся. И вы не можете этого не знать. И дело даже не в войнах. Дело в том восторге и энтузиазме, с которыми отлавливали и уничтожали, и унижали ваших соотечественников. Вы, уж извините, моложе меня, да и я сам не помню Великую Войну, в которой мы воевали вместе, но я помню мою маму, которая не могла слышать немецкую речь, которая говорила – помню – это немцы натворили, это немцы убили маму с папой – моих дедушку и бабушку. Сожгли заживо в белорусской деревушке. Для нее немец был враг.

Опять зависла пауза. На другом конце было слышно тяжелое дыхание, сдержанное покашливание.

– Алло!

– Да, Олег Николаевич. Я на проводе, – голос был глухой, почти шепот. – Я повторю свое приглашение. Приглашения друга. Если надумаете и сможете, мы будем искренне рады, встретим вас, как царя, но очень прошу, не говорите то, что вы мне сейчас сказали. Простите меня, после ваших слов я почувствовал в вас брата. Единокровного брата. И это не восточное цветословие, если можно так выразиться. Это правда. Но говорить это моему народу не надо. Я понимаю вашу маму, земля ей пухом и вечная память. Мой дед также говорил, он потерял на войне двух своих братьев. Ваша мама так чувствовала, а вы? А ваши дети, да будут они здоровы и благополучны? Они тоже ненавидят немца? Вы правы, самый близкий народ, наш брат, православный брат нанес нам удар в спину ещё в начале девяностых, потом пытался добить, и раны были глубоки, болезненны. Но даже эти глубокие раны должны заживать. Не надо их посыпать песком и растравлять. Боли будет больше, а толку… Тем более что из Колхиды бегут, и не к вам, а к нам, и аннексия, вы сами знаете, чисто номинальная, наши бизнесмены там держат все в руках, а от русских сплошной стон стоит. И лет через пять, восемь, от силы, вы приедете отдыхать с вашими внуками в отреставрированную, вновь прекрасную Пицунду, и вашу семью там встретят как родных. Не надо говорить, если будете нашим гостем. А если не сможете смолчать… не приезжайте. Простите.

– Нет проблем, уважаемый Георгий Пантелеймонович. – После нескольких общих фраз Чернышев повесил трубку. «Ну вот, поговорили. Никому это не нужно, кроме меня. Никому. Неужто Карлик прав?»

* * *

«Дорогой мой Олежечка! Мой родненький! Надеюсь, у тебя все хорошо. Дай-то Бог! А вот у меня не очень. Не хотела тебя беспокоить и огорчать. Но… Короче говоря, моя жизнь превратилась в ад. Точнее, она превратилась в ад тогда, когда ты принял свое решение. Но сейчас мои душевные муки дополнились всеми остальными, которые есть на белом свете. Достаточно сказать, что по решению нашей мэрии у моего (нашего) дома круглосуточно дежурят два полицейских. Но, все равно, спасения от журналюг нет. Сначала это были только русские, во главе с твоим “покровителем”, этим оборотнем-вурдалаком Л. (Как ты мог с ним связать свою жизнь?!). Но теперь это целая свора всех мастей от японцев до наших, то есть штатников. “Почему вы не в Кремле? ”, “Почему вы бросили своего мужа? ”, “Почему ваш муж боится показать вас в подвластной ему стране? ”, “Почему вы боитесь ехать в Московию? ” и т. д. Сначала это было вежливо и интеллигентно. No comments – был мой ответ, и они отставали. Теперь же идет какой-то гон, “идет охота волков”. Только этот волк – я! От дома их отгоняют полисмены, но они преследуют меня на машинах, когда я еду на работу, в магазинах, аптеке, я завесила все окна, в туалет, прости, и душ хожу при потушенном свете, но все равно боюсь, так как они наставили всякой аппаратуры, мною ранее не виданной, и, кажется, снимают сквозь стены. Пару раз чуть не въехала в другую машину и фонарный столб, так как за рулем думаю лишь о том, как бы от них оторваться, как бы с ними не столкнуться – про все остальное нет сил и времени думать. Олег, я понимаю, что далеко не все в твоих силах, но, всё же, попробуй унять хотя бы своих, ибо эти русские – самые наглые, самые жестокие и самые безграмотно-убогие.