Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

Сама Мадленка не могла пожаловаться, что ей тяжело в обществе Анджелики, ибо наутро ее снова вызывали на допрос, по сравнению с которым любое другое времяпровождение казалось отдыхом.

Так прошло несколько дней, и девушка успела заметить, что теперь ее мучители применяют тактику, о которой тоже предупреждал крестоносец, – многократно раз повторяют один и тот же вопрос, провоцируя взрыв эмоций с ее стороны. Положение стало совсем невыносимым к следующей пятнице. Ночью Мадленка плохо спала – стражи не переставая ходили за дверью ее спальни, стуча каблуками и звеня шпорами. Нервы Мадленки были на пределе, она боялась расплакаться или нечаянно оговорить себя. Под глазами у нее были темные круги, что составляло любопытный контраст с цветущими, довольными лицами епископа и его невыносимого подручного.

Князь Доминик, одетый еще более пышно, чем всегда, спросил, достигли ли судьи единого мнения о рассматриваемом деле, которое тянется уже не первую неделю. Мадленка мрачно глядела на его черные кудри и шитые золотом одежды, искренне сожалея, что она не Анджелика. Как бы ей хотелось завоевать его сердце, чтобы он своей властью прекратил измывательство над нею. Тут она, однако, вспомнила о крестоносце и немного одумалась: нехорошо желать двух мужчин сразу, надо выбирать, кто из них тебе милее. Хотя какой прок выбирать, когда ни один из них ей не предназначен?

– Дитя мое, – спросил епископ Флориан, – куда ты смотришь?

– На князя, разумеется, – не подумав, брякнула Мадленка.

– Смотри на нас, – потребовал аббат Сильвестр, – мы твои судьи, и мы говорим о тебе.

– Святой отец, должен же глаз отдыхать на чем-то красивом! – огрызнулась Мадленка. – А на вас я еще успею вдоволь налюбоваться, не бойтесь.

В зале засмеялись. Ни пастырь, ни аббат не могли похвастаться красотой: первый был низенький, толстый и невзрачный; второй – рябой, тощий и тоже невзрачный.

– Если ты пытаешься расположить к себе его милость… – начал аббат, побагровев.

– Если бы его милость был ко мне расположен, он бы избавил меня от вашей дурости, – отозвалась Мадленка.

– Так вы пришли к единому мнению или нет? – вмешался князь, чтобы предотвратить бурю.

Епископ Флориан потер подбородок.

– Боюсь, нам не добиться правды в данном деле. – И он осуждающе посмотрел на Мадленку. – Многое из того, что рассказывает панна Магдалена, ничем не подтверждается. Как бы мне ни хотелось избежать этого, но, возможно, я вынужден буду назначить божий суд.

– Вы уверены? – Доминик нахмурился.

– Человеку свойственно ошибаться, – вмешался молодой аббат на свою беду, – но в нашем случае, я полагаю…

– Больше всего ошиблась твоя мать, вот уж точно, – проворчала Мадленка.

Хотя девушка произнесла свои слова совсем тихо, они все же были услышаны. Своды зала затряслись от хохота. Шляхтичи топали ногами от восторга и утирали выступившие на щеках слезы. Мадленка сначала смутилась, но очень быстро оправилась и бросила на своих судей победный взгляд. Князь, перегнувшись через подлокотник, потребовал передать ему сказанное Мадленкой, а потом долго смеялся вместе со всеми. Один аббат явно не испытывал никакой радости. Шуточка, позаимствованная из фон-ансбаховского хамского лексикона, вовсе не показалась ему занятной.

– Дитя мое, – укоризненно молвил епископ, – ты не должна…

Мадленка вскочила с места, щеки ее пылали.

– Я не ваше дитя! – завизжала она на весь зал. – У меня, хвала богу, другой отец! И я знаю, что именно вы велели стражам топать всю ночь напролет у меня под дверью, чтобы не дать мне спать и вывести меня из себя. Как вам не совестно изобретать такие подлые трюки, чтобы уличить ни в чем не повинного человека! Я вас не боюсь, слышите? Я не боюсь вас! Хотите назначать божий суд – назначайте. Бог, который все видит, все равно на моей стороне!

В воцарившейся тишине Мадленка села на место. Епископ нагнулся к аббату Сильвестру и шепнул ему: «Insana est».[9]

– А ты что, врач? – набросилась на него Мадленка, отлично все понявшая. – Хорошо же ты вылечил княгиню Диковскую, жену нынешнего князя!

– Молчать! – проревел епископ, впервые выходя из себя, и жидко стукнул по столу пухлым кулаком. В свое время жена князя Доминика, которую он лечил снадобьем из толченых изумрудов, почему-то и правда не пожелала от того выздороветь, а наоборот, преставилась в одночасье. – Дерзкая, развратная…

– А вот и врешь! – радостно взвизгнула Мадленка. – И ничего подобного! Сам предаешься плотскому греху, как свинья, и других той же мерой меряешь! Что, давно слез со своей ключницы, ты, индюшачье отродье? А пестик свой у нее между ног не забыл, а? Смотри, не то он от старости отвалится! Ой, отче, не оберешься сраму, без пестика-то!

Все это, понятное дело, были тоже выражения незабвенного торнского комтура, редкие моменты общения с которым доставили Мадленке неописуемое удовольствие. Кстати, о том, что епископ Флориан слаб по женской части, ей сообщил также фон Ансбах, ибо не было на приграничных землях никого, о ком языкастый рыцарь не мог поведать чего-нибудь обидного, гадкого и в высшей степени унизительного, но при том, однако же, вполне отвечающего истинному положению вещей.

Несчастный епископ Флориан захлебывался яростью, пока вокруг него бушевали надрывающиеся от хохота поляки. Мадленка могла быть довольна: она взяла реванш за бессонную ночь, хотя и ценой приобретения еще двух явных смертельных врагов вместо одного, неведомого пока ей.

Наконец князь кое-как восстановил тишину, и епископ объявил, что на сегодня с него довольно оскорблений. Что же касается расследования, то оно возобновится в ближайший понедельник.

Мадленка воспользовалась отсрочкой, чтобы, во-первых, с наслаждением выспаться, а вечером от нечего делать заглянула к Анджелике. Вскоре, однако, к литвинке зашел Август на правах гостя, и Мадленка, которой было не по себе в его присутствии, поднялась, чтобы уйти. Август, однако, удержал ее.

– Сидите, панна Соболевская; я здесь не для того, чтобы вам мешать.

«А чтоб ты провалился в тартарары со своей вежливостью!» – подумала Мадленка. Она была особенно зла на Августа за то, что он повредил ей нос. Каждый раз, глядясь в зеркало и видя на нем горбинку, Мадленка испытывала чувство глухого протеста.

Ей показалось, однако, что в последнее время Август стал относиться к ней лучше, чем раньше, – он уже не так пылал ненавистью и, казалось, готов был поверить в ее невиновность. Но у Мадленки не было никакой охоты убеждать его в совершенно очевидных вещах. Август пообещал, что стража будет отныне вести себя тихо и что со всеми жалобами она может обращаться непосредственно к нему. Последние его слова прозвучали как просьба, и Мадленка взглянула на юного князя с искренним изумлением.

«Экий он вдруг сделался шелковый да смирный! Подозрительно даже. Но если он хочет, чтобы я себя оговорила – ждать ему до лягушкина поста!»