Третий фланг. Фронтовики из будущего - Федор Вихрев

Куда еще звонил Евгений Николаевич, кого еще «за бороду дергал», не знаю, но вечером взлетели минут за двадцать до основной группы. Благодаря спецкостюмам, без особых проблем поднялись на двенадцать километров. Лишнее движение сделать было тяжело. Все-таки костюмы слишком стесняли движение. Мне, как пассажиру, дела вообще не нашлось, поэтому время тянулось невообразимо долго. Но вот Сергей, так звали нашего штурмана, махнул мне рукой. Я подполз к нему и увидел далеко внизу редкие из-за войны огни города. Достав блокнот и простой карандаш, Сергей написал «ЕН сказал, чтоб ты целился. Высоту, ветер и скорость на прицеле я выставил». И показал на окуляр и кнопку сброса. Я знал, что бомба у нас одна, пятисотка-фугаска, поэтому промахнуться мимо города было бы обидно. Основная группа должна была работать по Штеттину, а здесь моря не наблюдалось. Подумав, что творится какая-то чертовщина, я попытался рассмотреть хоть что-нибудь. Это было проблематично – смотрел в такой прицел я впервые, да еще и ночью. Но вот в перекрестии показались какие-то цилиндры. Я нажал сброс. Самолет слегка подбросило вверх. Обратно возвращались так же спокойно. Только над побережьем нас попыталась перехватить пара двухмоторных самолетов, но им не хватило высотности. Вернулись без повреждений. Стрелки успели заметить, что на земле произошел крупный взрыв, прежде чем мы влетели в облако.

На земле Преображенский с Сергеем убежали куда-то в штаб, не дожидаясь меня. Стрелков я не знал даже по именам, поэтому вступать в их оживленный разговор, который уже переключился на обсуждение женщин, не стал. С аэродрома меня вызвали в Смольный еще до обеда, поэтому подробности остались неизвестны мне. Обиднее всего, что в тот раз я даже не узнал, куда именно мы летали.

Змей

Отдельный испытательный дивизион самоходных пушек разместился на невысокой гряде холмов, метрах в двухстах позади передовой линии наших окопов. Машины стояли в капонирах в ожидании возможной атаки противника. Их было десять – восемь СУ-122 и две СУ-130. Вот возле одной из них я и завис. Самоходка была сделана как предсерийный экземпляр, с новым бронекорпусом с дифференцированным бронированием и по силуэту напоминала «Меркаву», только вместо башни – рубка. Пять человек экипажа размещены удобно, почти комфортно, по крайней мере, по сравнению с тридцатьчетверкой. Сержант Володя, наводчик, показал мне свое рабочее место, объяснил, как целиться и стрелять. Собственно, выстрелить, конечно, не получилось, но я и без этого был доволен. Тэнгу в машину не полез, побрезговал. Зря, там было чисто.

Как стрелять из этой пушки, я понял достаточно скоро, пригодились уроки Дока.

Вот уехать мы не успели, начался артобстрел. Причем очень сильный. Перепуганный Тэнгу первым влетел в блиндаж и забился в угол. Я влетел за ним, направленный метким… хм, толчком Николая. За нами вбежали еще люди, в блиндаже сразу стало тесно. Больше всего я боялся, что малыш выскочит наружу и погибнет, я сгреб его в охапку и начал говорить ему, какой он хороший, как я его люблю, что надо сидеть здесь, со мной, и никуда не убегать. Тэнгу не пытался удрать, только жался ко мне и нервно мусолился.

Обстрел кончился, и мы выскочили наружу. Вся местность была в воронках, окопы большей частью разрушены, стоявшая поодаль самоходка разбита прямым попаданием тяжелого снаряда.

— Танки! — крикнул кто-то. Я оглянулся и увидел, что по равнине к нашим позициям ползут немецкие танки.

— Быстро уезжаем! — крикнул Николай, и тут немцы возобновили обстрел.

Первый же снаряд разорвался неподалеку от нас. Меня не задело, Тэнгу тоже, а вот Николай упал сразу, лицо его было залито кровью, в левом плече торчал здоровенный осколок, срикошетивший от борта самоходки.

Медсестричка, разительно напоминающая толкиеновскую эльфийку, выскочила как из-под земли и занялась моим товарищем. Я огляделся в поисках то ли укрытия, то ли занятия и обнаружил, что ни Володя-наводчик, ни командир СУ-130 до машины добежать не успели. Их убило тем же снарядом, осколками которого ранило Николая. Через кормовой люк я влетел в самоходку и полез в кресло наводчика, поскольку никто из заряжающих его занять явно не торопился. Тэнгу в этот раз не привередничал, проскочил в машину следом за мной. Со своего места поднялся мехвод, с веселым матерком нахлобучил мне на голову шлемофон, о котором я, естественно, не подумал, подключил его к переговорному устройству и быстро скользнул обратно.

Один из заряжающих показал на орудие и сказал: – Бронебойный!

— Понял! — ответил я и приник к прицелу. Вражеские танки были отчетливо видны. Бывшие французские B-1, Somua, трофейные KB и КВ-2, и было их много, просто до хрена.

На броне, рядом с местом наводчика оказалась прикреплена таблица поправок к прицелу; сверившись с ней, я навел орудие на головной B-1 и выстрелил. Вот насчет попасть… Нет, в танк я попал, но не в тот, в который целился, а в другой, двигавшийся метрах в тридцати позади моей цели. Ну, тоже неплохо. Вторым снарядом я тоже попал. В землю, по ней промахнуться было трудно. Третий снаряд я воткнул туда же, куда и второй, а вот с четвертым мне повезло. Снаряд пропахал борозду в борту одного танка, на фиг своротил ему катки и разорвал гусеницу и, изменив траекторию, воткнулся в борт другого, идущего сзади и сбоку. — Неплохо… — прошептал я.

— Капитан! — раздался в ТПУ голос мехвода.

— Приказано заняться вторыми «Климами», их никто, кроме нас, достать не может.

— Принято! — ответил я. — Передай, большие французы – огнеметные.

— Понял, передам.

Впереди, где-то в километре от нас, на небольшом возвышении стояли пять немецких КВ-2 и методично расстреливали наши орудия ПТО.

Первый снаряд лег неплохо прямо перед крайним правым танком, хотя прямого попадания не было, огонь вести он прекратил. Остальные перенесли свое внимание на нас.

Стрелять по неподвижной цели легко, еще пять снарядов, и КВ-2 замолчали.

Два из них горели, остальные стояли неподвижно, но больше не стреляли.

По нам так и не попали, даже близких разрывов не было.

А вот потом началось веселье. Вражеских танков слишком много, подошли они близко и начали нас доставать. Пробить нашу броню они не могли, но на нервы действовали. Песня всплыла в памяти сама собой, целиться и стрелять стало гораздо легче.

Волчий вой с колокольным звоном

После боя над полем смешан:

Плачет колокол о сраженных,

Волк горюет об уцелевших.

Выстрел, и B-1 идущий прямо на пулеметный дзот, раскидывает гусеницами.

Медный жезл в зеве медной чаши,

Древним маятником разлуки,

Время тех, кто не станет старше,

Исчисляет в ударах гулких.

Еще выстрел, и KB застывает грудой изломанного металла.

Над землею туман распластан,

Словно звонницей саван соткан.

Ненасытной могилы братской

Прикрывая стыдливо соты.[3]