Опрокинутый купол - Николай Буянов

Когда Ольгес увидел свою седьмую зиму, Йаланд вырезал из ветви дуба крошечный, под стать детской руке, но почти настоящий меч. И стал обучать сына воинской науке – каждый день, утром и вечером, жара ли стояла на дворе, лютый мороз или хлестал проливной дождь. Мальчик, бывало, громко и отчаянно протестовал, случалось – плакал от боли и усталости… Йаланд был неумолим. «В этом мире, – говорил он, – у тебя только один шанс выжить: вовремя увидеть направленный тебе в горло клинок. И – убить самому, пока не убили тебя. Когда-нибудь ты поймешь…»

Небо из голубого стало розовым, затем фиолетовым. Уже догорал закат, когда в распадке показалось светившееся окошко. Ольгес к тому времени успел и несколько раз вспотеть, задыхаясь на крутых подъемах и продираясь через непролазные чащи, и снова замерзнуть, когда ледяной ветер забирался под куртку. Только гордость да упрямство не позволяли ему свалиться у ближайшего валуна, а заставляли переставлять затекшие ноги.

– Пришли, – сказал Йаланд.

Из темноты вдруг раздалось внятное рычание, и прямо на путников выскочили два огромных пса. Рука юноши сама потянулась к мечу, но отец остановил. Псы обнюхали их и, видимо, узнали Йаланда: Ольгес мог бы поклясться, что влажные собачьи губы растянулись в улыбке (заодно продемонстрировав клыки величиной со средний палец – просто так, на всякий случай). Избушка за крепким сосновым забором осветилась, скрипнула дверь, и неясная тень показалась на пороге.

– Здравствуй, Патраш, – сказал Йаланд, стараясь стоять неподвижно (собачки держались спокойно, даже вроде бы с ленцой, что выдавало в них отлично натасканных на человека убийц). – Отозвал бы своих сторожей, порвут ведь ненароком.

Тень хихикнула.

– Никак испугался, Вепрь?

– Я не один, я с сыном.

– В самом деле? Белун, Турка, а ну на место! А ты покажись, сын Йаланда, выйди на свет.

Юноша робко подался вперед. И в следующий миг, разглядев хозяина избушки, удивился, что у отца, оказывается, могут быть такие друзья. Дед Патраш больше всего походил на чем-то опечаленного лесного духа – раскосые глаза на узком лице, по цвету схожем с мореным дубом, черные с сединой волосы до плеч, перехваченные на голове обручем из сыромятной кожи, резкие складки в уголках губ. Одет он был в длинную холщовую рубаху с кожаными нарукавниками и козью безрукавку.

– Патраш, – вдруг послышалось с порога жилища. – Что же ты гостей в дом не пригласишь? У меня уж и ужин на столе стынет…

– Жена моя, – пояснил тот. – Даной звать. Заходи, Йаланд. Я рад тебе.

Избушка, куда они вошли, кудо по-мерянски, была, на взгляд Ольгеса, совсем крошечная, затерянная среди векового леса, и это тоже немного удивляло: меряне не любили селиться вот так, в одиночку, норовили все больше скопом, поставив дома вкруг, окнами во двор и глухой стеной наружу – не избы, а куриные насесты, топившиеся по-черному.

Глинобитную печь в правом углу украшал деревянный Джуйо-Юмо, бог огня и очага, покровитель дома. Джуйо-Юмо был краснолиц и рыжебород – его внешность могла бы показаться устрашающей, но если он и наказывал кого – то лишь вовсе уж нерадивых хозяев, у которых пусто в печи и сор по углам избы. В остальном же это был самый добрый из всех мерянских богов. Напротив, в красном углу, стоял дубовый стол, за который и усадили Йаланда и его сына. Им пришлось пригнуть головы, чтобы не удариться о потолок. Там, под закопченными стропилами, висело множество пучков трав. Каких именно – ни Ольгес, ни его отец не знали.

Путники поклонились по обычаю сначала очагу, затем хозяйке. Та ответила поясным поклоном, пригласила отужинать на скорую руку («Все-таки нас здесь явно ждали, – с удивлением подумал парнишка. – Откуда бы?»). На столе появились лепешки, козий сыр и кислое молоко. Дана вытащила из печи чугунок с горячей похлебкой.

– Давненько тебя не было в наших краях, – проговорил Патраш. – Едва ли не с тех пор, как сгорел твой идем.

Йаланд ничего не ответил, лишь задумчиво жевал лепешку и смотрел куда-то в темный угол, куда не доставал крошечный масляный светильник.

– Куда ныне путь держишь?

– Хочу поселиться на время в ваших краях. Мстислав сюда не достанет, а там – как знать, может, даст бог свидеться снова. Я бы припомнил ему мою Иргу. И отца.

Из-за домотканой занавески, делившей кудо пополам, послышался детский плач. Заслышав его, Данушка тут же вскочила, ойкнула, извинилась перед гостями и исчезла.

– Прибавление у меня, – гордо сказал Патраш. – Дочка.

– А сын где? – спросил Йаланд!

– Набегался за день, сейчас спит без задних ног.

Йаланд покачал головой.

– Не знал, что твоя семья так выросла. Думал обратиться к тебе с просьбой, а теперь…

И оба они почему-то посмотрели на Ольгеса. Тот смутился, так как не представлял пока, о чем речь. Понял только, что, возможно, жизнь его скоро изменится. И не знал, бояться ему или радоваться.

Малышка в люльке наконец успокоилась и заснула: голос Даны, мягкий, ласковый, точно флейта где-то далеко за северным морем, звучал все тише. А вместе с тем – странное дело – молодой Ольгес тоже почувствовал сонливость… Будто нежное пуховое одеяло невесомо опустилось сверху, накрыв с головой.

– … Еще мальчишкой я слышал о языческом капище, затерянном среди белозерских чащоб, – донеслось до него сквозь туман. – И тех, кто знал туда дорогу, убили свои же, чтобы сохранить все в тайне. Как думаешь, мог старый Мустай отыскать его?

– Не знаю. Ты сам понимаешь, меня сейчас одолевают совсем другие заботы.

– Надеешься поквитаться с Мстиславом? Он нынче силен, а ты, извини, слаб…

– Зато у меня есть сын. Мне бы хотелось, чтобы он смог укрыться у тебя, пока обо мне не забудут.

– Понятно.

– Как-то раз, много лет назад, ты назвал себя моим должником, – сказал Йаланд.

Патраш Мокроступ вздохнул.

– Я помню. Говоря по чести, мне не нравится то, что ты затеял. Но еще меньше мне хочется, чтобы обо мне сказали, будто я не отдаю долги.

Олег отскочил назад и прислонился к сосне, давая себе передышку. Четверо уже корчились на земле, кто – зажимая окровавленный живот, кто – подвывая в полный голос и нянча перебитую руку, а один, тот, что взмахнул мечом первым, лежал неподвижно, безвольно, точно тряпичная кукла, брошенная ребенком. Олег все искал глазами Ярослава, но тот прятался где-то сзади, за чужими спинами… Сколько же их? Десять? Двадцать? Он оттолкнулся спиной от дерева и сделал шаг вперед, шевельнув мечом: ну, кто смелый, подходи! Смелых не было – наемники Ярослава, щерясь и ругаясь сквозь зубы, попятились, выставив клинки перед собой…

(«Если тебе придется драться не на ровной земле, а в снегу, в воде или на острых камнях, – поучал Йаланд, – это хорошо, это значит, твои враги тоже вынуждены сражаться в неудобной позиции. Если ты дерешься один против многих – это тоже хорошо, потому что твоим противникам приходится биться в тесноте, мешая друг другу… Нужно только вовремя увидеть свое преимущество и воспользоваться им…»)