Клеймо - Сесилия Ахерн

Теперь я понимаю, к чему клонились высказывания Тины, которая именовала его «порченым», и почему судья Креван считал Кэррика «порочным до мозга костей». Действительно, у него не было шансов. Суд над ним – пустая формальность, он заклеймен от рождения и твердо решил сохранить это Клеймо. Возможно, Альфа угадала верно: он умышленно постарался скорее получить Клеймо, стать тем, кем был от рождения, а не тем, в кого его пытались превратить в интернате по заданию Трибунала. Чем больше я об этом думаю, тем большим уважением проникаюсь к Кэррику.

Альфа медленно выдыхает, стараясь овладеть собой.

– Кэррик был обречен с самого начала.

– Да, – грустно подтверждаю я. – Так и есть.

Она снова внимательно присматривается ко мне и угадывает то, к чему я сама только подступаюсь:

– Вы сблизились в тюрьме.

Щеки у меня вспыхнули, я отвернулась. Я чувствовала какую-то связь с Кэрриком с той минуты, как он вошел в камеру и повернулся ко мне спиной. Чувствовала каждое мгновение, когда он был рядом и когда стоял за моей спиной в зале суда. Странно питать такие чувства к совершенно незнакомому человеку, но мы вместе пережили небывалое испытание, и только мы двое – в любой момент, на каждом этапе – до конца понимали, что чувствует в этот момент другой.

– Расскажите про интернат. Он об этом ничего не говорил.

– И неудивительно, – говорит она. – Сами по себе они вовсе не ужасны, скорее напротив, замечательно оборудованные учреждения, обычные школы такой роскоши себе позволить не могут. Государство их содержит, поскольку из интернатов вышли почти все наши прославленные спортсмены, да и некоторые знаменитые ученые. И все же от правды никуда не денешься: этих детей отбирают у родителей и навсегда запрещают их видеть, узнавать о них. Это жестоко, это дурно. Но у Кэррика ситуация несколько иная, – добавила она. – Ты же знаешь.

– В каком смысле? – Нет, я ничего не знала.

– Учитывая, в каком возрасте его забрали. Вероятно, потому промывка мозгов и не удалась. Он сохранил память о родителях, и эти воспоминания интернат не сумел стереть. Его забрали в пять лет. До тех пор родителям удавалось скрывать его, но, к сожалению, в конце концов о нем стало известно, – вздыхает Альфа.

– Даже не знаю, что хуже, – говорю я, пытаясь себе представить, каково это: малыша отрывают от родителей, от тех, кто его любил и кого он любил, а он уже в таком возрасте, что способен осознавать происходящее.

– Итак, – встряхнулась она. – Потому-то я и боролась изо всех сил за право детей со статусом ПСР на усыновление.

– Их нельзя усыновлять?

– Разумеется – ведь это нарушит процесс перевоспитания. К тому же Заклейменные вообще не имеют права участвовать в усыновлении, – поясняет она. – Мой муж предлагал даже развод, чтобы мне разрешили усыновить ребенка, он знал, как сильно я этого хотела. Развод только на бумаге, разумеется, он не собирался меня покидать. Где логика, Селестина, можешь ты мне это объяснить? Наши законы разрешают усыновить ребенка одинокой женщине – лишь бы не супругам, один из которых заклеймен. – Она горестно вздохнула. – Извини, заговорилась. Эта тема не дает мне покоя.

– Понимаю, – мягко ответила я, радуясь уже тому, что наконец-то хоть один человек позволяет себе критиковать решения Трибунала. – А откуда вы столько знаете о Кэррике? – Я все еще не вполне доверяла ей, хотя и не сомневалась в искренности ее ненависти к Трибуналу. – В его деле таких подробностей нет.

– Значит, ты ознакомилась с делом? – усмехнулась Альфа. – Ого, Селестина, похоже, у тебя имеются связи.

На это я отвечать не стала, хотя потребовались немалые усилия, чтобы прикусить язык, и Альфа продолжала:

– Дела Заклейменных находятся в публичном доступе, и каждый гражданин может прочесть любое дело, поскольку он вправе знать, не проживают ли поблизости Заклейменные, – и только сами Заклейменные не могут читать чужие дела.

Я с трудом сглатываю. Попалась.

– Тебе, чтобы получить дело Кэррика, пришлось бы обратиться с запросом непосредственно в Трибунал. Это их здорово насторожило бы. К тому же дело Кэррика не столь открыто, как твое. Трибунал не любит признавать, что система порой дает сбой, что кому-то не удалось промыть мозги. Что касается твоего вопроса, откуда я так много знаю о Кэррике: у меня большая организация, и, когда в Трибунал попадает подобное дело, всегда найдется кто-то, кто меня предупредит. Я была на вынесении приговора.

Укол ревности. На суде над Кэрриком должна была присутствовать я. Я бы стояла сзади, у дверей, я бы стала для него такой надежной опорой, какой он был для меня. Был ли у него друг или он прошел через все в полном одиночестве? Скорей бы, скорей бы найти его.

– Как он… как держался? – спрашиваю я, чувствуя во всем теле дрожь.

– Молодцом. Очень сильный, – с гордой улыбкой ответила она.

– И когда его повели в камеру Клеймения, вы тоже там были?

Она кивнула:

– Получила разрешение, как представитель благотворительной организации. Трибунал понимает, как важно мне присутствовать при наказании, чтобы я могла консультировать семьи и сообщество Заклейменных.

Я попыталась представить себе Кэррика в камере для Клеймения – вспомнила жар раскаленного железа и бивший мне в лицо свет, и вообразила его в том же красном халате в ожидании той же муки. Глаза наполнились слезами.

– Как он это перенес?

Она взяла меня за руку. Слезы уже сами собой катились по щекам.

– Селестина, ты можешь им гордиться, он не издал ни звука. Никогда еще не доводилось мне присутствовать на таком… беззвучном Клеймении.

Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, и вместе с тем готова пуститься в пляс. Он поступил в точности как я. Взял с меня пример. Им не удалось вырвать у него ни стона.

– Ты виделась с ним после этого? – спросила Альфа, дождавшись, чтобы я утерла слезы.

Я улыбнулась, как будто я что-то знаю, даже знаю, где он прячется, но не скажу.

– А вы знаете, где он сейчас?

Она рассмеялась:

– Нет, я – нет. Он ловко запрятался. От надзирателей не так-то легко уйти – мало кому это удается.

Я киваю, соглашаясь.

– Кто-то ему помогает.

Я догадываюсь, что она готова еще порассуждать на эту тему, но вместо этого сворачивает на другую, и тут-то я понимаю главное, зачем Альфа пришла ко мне.

– Когда увидишься с ним, передай, что мы очень на него надеемся. Нашей организации нужно как можно больше тех Заклейменных, кто готов поделиться своей историей, готов говорить во всеуслышание. В одиночку мы не наберем достаточного влияния, чтобы что-то изменить. Сын Заклейменных, воспитанный в специнтернате, в свою очередь заклейменный только за то, что попытался найти родителей и тем нарушил правила для ПСР, – это существенный козырь в борьбе за право усыновлять детей с таким статусом. Ты ему это передашь, договорились?