Белые лодьи - Владимир Афиногенов

Кажется, василевс только сейчас начал полностью осознавать все последствия надвигающейся опасности и понял — тут уж не до пререканий, надо действовать. Не пришёл ли ему на ум бунт охлоса во времена Юстиниана, начавшийся также стихийно и переросший в восстание, у которого нашёлся свой предводитель?… «К тому же народ подзуживают монахи-студиты и их сторонники, говорил же об этом Фотий; теперь наверняка они связались со своим пастырем Игнатием…»

Явился в боевом облачении эпарх адмирал Никита Орифа, белокурый, непохожий на грека, высокий и стройный, с четырнадцатью регионархами. Среди них выделялся крутолобый, с медной толстой шеей, с мощными волосатыми ляжками.

Когда пять лет назад представляли его на должность регионарха (до этого Иктинос после возвращения из Херсонесской фемы служил при дворце кандидатом), Михаил, глядя на него, подумал: «Ему бы на форуме стоять заместо пустого медного быка…» Поделился своими шутливыми мыслями с Вардой, и тот сказал:

— А давай, племянник, мы его и назначим начальником региона, где этот бык стоит. Пусть будут там две медные скотины.

Михаил захохотал и… назначил. Две скотины так две!

Но сейчас он строго спросил:

— Почему допустил, что людские отбросы костры зажгли на твоей площади?

— Думал, по случаю твоей победы на скачках, благочестивый, — не моргнув глазом ответил Иктинос.

— Дурак! В твоей башке столько же мозгов, сколько во лбу медного быка… Прочь с моих глаз, Медная Скотина, и учти, если скоро у себя не наведёшь порядок, поплатишься головой!

Регионарх тут же исчез. Василевс обратился к остальным:

— Поняли меня, олухи? Я ещё с вас спрошу, как вы могли допустить такое…

А потом уже тише сказал Никите Орифе (за этим человеком стояло всё среднее звено патрициев, и не только царедворцев!) — когда Михаил оставался трезв, он хорошо понимал расстановку сил у себя «дома»:

— Никита, со всех регионов, с каждой улицы почаще шли ко мне вестников…

— Сделаю, мой император. Каков для них будет пароль?

Михаил на мгновение задумался, а потом, показав кивком головы на двор, за которой скрылся Иктинос, ответил:

— Ну, скажем, «Пустой Медный Бык».

Несмотря на достаточно серьёзную сложившуюся ситуацию, все присутствующие в зале заулыбались.

Орифа с регионархами тоже вышли из залы.

— Дядя, — снова повернулся василевс к Варде, — бери моих гвардейцев, оставь только охрану, и скачи к Студийскому монастырю. Оттуда, кажется, шипя и злобно сигналя языком, ползёт ядовитая змея… Пригвозди её к земле копьём, как Георгий Победоносец гада.

В какие-то отрезки времени, когда Михаил вот такой, сознающий ответственность, он мог быть красноречивым и отдавать дельные приказания.

— И проследи, мой логофет дрома, чтобы содержимое лавок купцов, уже громимых охлосом, как доложил Феофилиц, никому, кроме моей казны, не досталось… Увидите, кто растаскивает товар или сует драгоценности за отворот хитона, отбирайте их у него и — пинком под зад… Но лучше — в Скилу, а там разберёмся. Самых злостных будем судить по законам за ослушание и неподчинение…

(Того, кто ослушался своего начальника, а тем более не выполнил его приказание, приковывали на площади Тавра к столбу, и каждый прохожий должен был плюнуть ему в лицо и, взяв одну из палок, которые лежали здесь навалом, ударить несколько раз по ногам. Через сутки, с переломанными, как правило, костями, снимали беднягу с цепи и вешали. Таких столбов на территории Византийской империи стояло предостаточно).

Михаил помолчал, потом подмигнул Фотию и спросил:

— Правильно я делаю, отче? Ты ведь сам сказали, что казна пуста…

Патриарх взглянул ему в глаза, в которых зажглись огоньки рыси, вышедшей на охоту, понял и ужаснулся: «Да он, подлец, может такое натворить, долго затем придётся расхлёбывать!.. Казна действительно пуста, и не без твоего, дурак, содействия, но разве таким способом она может быть пополнена?! Как сказать ему об этом? Если здесь находятся коварный протасикрит и наивный Феофилиц… Да приказ-то — тащить разграбленные драгоценности и товар во дворец — уже отдан… Положимся на волю Господа».

Наслаждаясь замешательством патриарха, василевс с усмешкой ждал ответа.

— Присночтимый и благочестивый! Твоё дело носить золотой венец и всю красоту мира, — начал дипломатично Фотий, — наше же дело — Бога молить о царстве твоём и вместо царской красоты носить на челе своём знаки смирения и печали. И ещё нам следует обо всём мире возносить молитву Богу — не только о верующих в Господа нашего, но и о неверующих… — Патриарх выразительно поднял глаза на василевса. — Поэтому я иду сейчас в храм святой Софии и буду служить молебен о спасении душ… Богу нашему слава, и ныне, и присно, и во веки веков…

— Аминь, — повторили все хором.

Фотий вышел.

У василевса гневом перекосило лицо, и он прошипел вослед патриарху:

— Попы, словоблуды, всё учат и учат… Тот был — учил, и этот… Вот вам! — И Михаил, оттопырив зад, громко хлопнул по нему рукой.

Феофилиц подобострастно захихикал, а его телохранители заржали застоялыми жеребцами.

— Мой император, дозволь и мне со своими силачами вступиться за твою честь и честь великого Константинополя, — вскинул гордо голову карлик.

— Дозволяю, мой преданный и доблестный Феофилиц.

Карлик бряцнул шпорами по мраморному полу и воинственно крикнул:

— За мной, гиганты!

Василевс и протасикрит остались одни. Михаил пригласил своего начальника канцелярии пройти в помещение, где стояли скамьи для возлежания и журчал фонтан. Велел подать вина.

— Устал я, Аристоген, — сказал император, устраиваясь на скамью, — скачки, потом чёрная весть о разгроме флота, а теперь беспорядки в городе…

Аристоген молчал, лишь преданно заглядывал своему господину в глаза, но не как собака глядит на своего хозяина, а как лютый зверь на циркового дрессировщика…

Принесли вина, василевс залпом опустошил чашу, которая была размером с медную голову Иктиноса, и закрыл глаза, поудобнее растянувшись в ожидании первых вестей с улицы.

Чем дольше всматривался Аристоген в тяжёлое лицо императора, тем больше он его ненавидел. Жутко, яростно, до боли в сердце! У него нервно начинали подрагивать уголки губ, когда он вспоминал все обиды, нанесённые ему этим человеком, и все унижения, которые пришлось ему от него перенести.

Когда дочери Аристогена исполнилось четырнадцать лет, василевс приказал привести её к нему в спальню. Как ни умолял китонит[108] (тогда протасикрит имел такое придворное звание), василевс оставался непреклонен. И поставил условие: или тюремное заключение вместе с семьёй (выставить за ослушание на площади Тавра для палочного избиения, с тем чтобы потом повесить, Михаил побоялся бы), или он, Аристоген, становится начальником канцелярии. Бедный отец выбрал последнее, правда, став протасикритом, он выгодно пристроил свою опозоренную дочь, выдав её замуж за богатого владельца виноградников. Теперь его зять стал ещё богаче. Но Аристоген поклялся всеми способами мстить Михаилу и примкнул к партии игнатиан. И сейчас он представил, как по слегка вздыбленным волнам Понта, кутаясь в шерстяной хитон и наблюдая из каюты за дунайскими берегами, жёлтыми от осеннего леса, плывёт на галере в сторону Крыма гонец с тайным письмом к Ктесию от его святейшества Игнатия.