Последний самурай - Андрей Воронин

— Могли бы сделать поизящнее, — проворчал Забродов, с недовольным видом застегивая ремешок на левом запястье.

— Чего? — не понял Матвей. — А, поизящнее… Так это нарочно. Чтобы, значит, никто не позарился. А то дадут тебе по тыкве и часы заберут.

Забродов фыркнул, сердито разглядывая красную звезду на циферблате. Звезда была крупная, ее можно было увидеть даже издалека. Подобные звезды обычно красуются на башнях танков, нарисованных детьми дошкольного возраста. Когда-то Иларион сам рисовал такие.

— Верхняя головка — будильник, — объяснял тем временем Матвей. Средняя, как обычно, для установки времени и завода пружины. Самая нижняя твоя. Ее надо вытянуть до конца. В смысле, совсем.

— То есть вырвать? — уточнил Иларион.

— Вот именно.

— И что будет?

Матвей показал руками, что будет. Выходило, что будет взрыв. Иларион подозрительно посмотрел на него и для пробы попытался вытянуть головку.

— Довольно неудобно, — ворчливо заметил он.

— Это сделано нарочно, — сказал Брузгин. — А то захочешь завести часы, а сам в это время задумаешься или, скажем, спросонья… Схватишься не за ту головку, и ку-ку.

— А какой у этой штуки радиус действия? — спросил Иларион.

— Сто метров, — ответил Брузгин.

Иларион недовольно пожевал губами. Федотов покачал головой, глядя то на чемодан, то на Забродова. Лицо у него было хмурое.

— Подарочный набор „Юный камикадзе“, — сказал Иларион. — Сто метров. Да, это впечатляет. По мне, так телефон был лучше. Гуманнее. Все-таки у японцев дело с охраной труда поставлено основательнее, чем у нас.

— Я так понял, что это — на самый крайний случай, — сказал Брузгин.

Иларион снова почесал щеку.

— В общем, да, — сказал он.

— Ну а чего ты тогда скрипишь? Иларион пожал плечами: он и сам не знал, почему скрипит.

— Как там Мещеряков? — спросил он, чтобы сменить тему.

— Состояние стабилизировалось, — сказал молчавший до сих пор Федотов.

— Когда придет в себя, передайте ему привет, — попросил Иларион.

— Сам передашь, — проворчал генерал. — Что это тебя на приветы потянуло? Ты бы еще завещание составил.

Брузгин укоризненно покачал головой и, отвернувшись, поплевал через левое плечо.

— И то правда, — после паузы сказал Иларион и встал. — Ну что, господа военные… Я так понимаю, что пора собираться.

— Я тебя подвезу, — сказал Брузгин, закрывая крышку чемодана.

— Уж будь так добр, — сказал Забродов. — А то как подумаю, сколько мне еще эту тяжесть на своем горбу таскать… Вы куда сейчас, товарищ генерал?

— Я побуду здесь, — ответил Федотов. — Подожду вашего звонка из аэропорта.

— Я позвоню, — пообещал Брузгин. — Как только самолет будет в воздухе, так сразу.

— Дверь не забудьте запереть, — сказал Иларион. — И не балуйтесь с ножами. — Он рассеянно оглядел комнату и вздохнул:

— Ну с богом, православные!

— Вчера русские опять пытались задержать „Коньэй-мару“, — сообщил Сабуро, подавая господину Набуки захваченную на всякий случай непромокаемую куртку из ярко-красной прорезиненной материи.

Господин Набуки натянул куртку и застегнулся — медленно, неуверенно, совсем по-стариковски. Перед тем как затянуть „молнию“ у горла, он выпростал из-под куртки увесистый профессиональный фотоаппарат в пластиковом чехле. Ремень фотоаппарата резал шею, и господин Набуки недовольно повел головой, начиная жалеть о том, что пустился в это путешествие. Пестрая толпа туристов, облепившая поручни небольшого теплохода — или большого катера, это уж кому как нравится, — вызывала у него раздражение. Соленые морские брызги, то и дело касавшиеся кожи, казались чересчур холодными, солнце слишком ярко сверкало в безоблачном, тоже излишне синем небе. Все краски утратили полутона и буквально били по глазам; плеск волн, крики чаек и голоса туристов сливались в невыносимо громкую какофонию, от которой у господина Набуки начала разламываться голова. Даже Сабуро, верный слуга, соратник и, пожалуй, единственный настоящий друг, вызывал раздражение своей заботливостью и ненужной предупредительностью — „Коньэй-мару“? — переспросил господин Набуки, изо всех сил стараясь скрыть владевшее им дурное настроение.

Он не сразу понял, о чем идет речь и какой реакции ждет от него Сабуро. Какая еще „Коньэй-мару“? Потом его взгляд упал на рыболовный траулер, бороздивший воды Кунаширского пролива примерно в полумиле от их прогулочного теплохода, и до него наконец дошел смысл сказанного. Сабуро говорил об одном из рыболовецких судов, принадлежавших корпорации Набуки и снабжавших разбросанные по всему миру рестораны и торговые точки свежими морскими продуктами. Тот факт, что понимание пришло не сразу, обеспокоил его: в последнее время он стал невнимателен к мелочам и многое забывал. Это была старость, и она несла с собой весь букет сопутствующих удовольствий: слабость ума, немощь тела, никчемность; забвение и в конечном итоге смерть, которая никого по-настоящему не огорчит.

Он повернул голову и посмотрел на Сабуро. Сабуро стоял рядом с ним в такой же ярко-красной штормовке с белыми иероглифами на груди и спине и смотрел на него глазами, полными тревоги и беспокойства. Похоже, он отлично видел, что творится с его хозяином, и от этого раздражение господина Набуки только усилилось. Конечно, Сабуро был рядом с ним долгие годы и знал господина Набуки лучше, чем кто бы то ни было. Но раньше главе корпорации без труда удавалось скрывать свои эмоции и мысли даже от Сабуро, и то, что старый слуга заметил его состояние, говорило о частичной потере контроля. Господин Набуки знал, что это только начало. Он еще мог попытаться замедлить неумолимый процесс разрушения, но понимал, что повернуть его вспять не удастся: время было неумолимо. Безумное напряжение последних месяцев вызвало переутомление, от которого, как отчетливо осознавал господин Набуки, ему было уже не оправиться.

Спохватившись, он сделал над собой нечеловеческое усилие и изобразил на лице вежливую улыбку.

— Надеюсь, все закончилось благополучно?

— Да, — сказал Сабуро. — „Коньэй-мару“ — хорошее судно, крепкое и быстроходное. Русские дважды стреляли в воздух, но догнать наш корабль так и не смогли.

Господин Набуки пожал плечами и отвернулся. Угасшее было раздражение вспыхнуло в нем с новой силой. Если все закончилось благополучно, зачем об этом говорить? До каких пор он, глава могущественной корпорации, пожилой усталый человек, должен лично входить в каждую мелочь? Или Сабуро просто дразнит его?

Ему вдруг захотелось снять с шеи тяжелый футляр с фотокамерой, выбросить его за борт и посмотреть, как он пойдет ко дну. Это дало бы отличный выход его раздражению, но вокруг было слишком много туристов, которые галдели и шарили видоискателями своих камер по всем четырем сторонам горизонта в поисках впечатлений. Они заплатили за эту экскурсию и жаждали зрелищ — любых, какие попадутся на глаза. Господину Набуки отнюдь не улыбалось даже на короткое время сделаться объектом их любопытства. Стоило только оказаться в центре внимания этой толпы безмозглых идиотов, и кто-нибудь непременно опознал бы в нем главу „Набуки корпорейшн“. Идиоты не прощают сильным мира сего поступков, которые для них самих считаются в порядке вещей. Стоило господину Набуки позволить себе любую экстравагантную выходку — хотя бы плевок за борт, не говоря уже о том, чтобы утопить в море фотокамеру, стоимость которой для него была близка к нулю, — и газеты трепали бы его имя на каждом углу до полного изнеможения. Идиоты, какие же они все идиоты…