Саквояж со светлым будущим - Татьяна Устинова

Она покачала головой.

— Маша!

Она опять покачала, очень упрямо.

— Ну и дура.

На этот раз она кивнула — согласилась.

Родионов злился уже всерьез, и почему-то страшно важнымказалось, чтобы она рассказала, и именно ему.

Он терпеть не мог никаких тайн, не в книгах, а в жизни.Недоговоренностей. Намеков. Ужимок и прыжков.

Он и с одной из своих жен развелся потому, что никогда иничего не мог от нее добиться. Ее мама так научила.

В женщине должна быть загадка, вот как научила ее мама, иРодионов с этими загадками совершенно измучился. Она… как бишь ее звали…никогда и ничего не говорила прямо. Обо всем он должен был догадываться, даже отом, что она хочет к Восьмому марта. Если он догадывался неправильно, обидабыла грандиозной, как битва под Аустерлицем. За время их совместной жизни онизучил все признаки надвигающегося Аустерлица: он приезжал домой, а онапряталась где-то в глубине квартиры, не отвечала на его зов, и он должен был ееискать, а найдя, томительно и безрезультатно выяснять, что такое случилось,почему она сидит одна в темной комнате. Она отодвигалась от него по дивану,надувала губы, молчала, и это означало только одно — опять он неправильноразгадал загадку, опять оплошал! Оказывается, утром на его «Коммерсант» онаположила увядшую розу из вчерашнего букета, и по этой розе он должен былдогадаться, что она хочет ужинать в ресторане «Роза ветров», а он, занятыймыслями о работе и вообще утренними делами, ни о какой «розе ветров» и думатьне думал, да и ту, увядшую, спровадил в помойное ведро.

Вот к вечеру и вышел Аустерлиц!

От подобного рода «женских секретов» у Родионова начиналоломить зубы, а в особо тяжелых случаях еще и глаз подергивался, как уприпадочного.

— Я хочу поговорить с Лидой Поклонной, — объявила Маша, накоторую он злился, пожалуй, так же, как на ту свою бывшую жену. — И еще с этимее продюсером. Почему у них такая паника началась из-за статьи про развод, а?

— Маш, всегда противно, когда про тебя в газете пишут всякуючушь!

— Неприятно, но не до истерики же, Дмитрий Андреевич! Вотпро вас написали в начале весны, что вы сделали операцию по перемене пола и чтовы на самом деле женщина из Новосибирска! Помните?

— Как не помнить, — пробормотал Родионов.

— Там даже фотографии были, — продолжала Маша вкрадчиво иосторожно. Осторожность следовало соблюдать, потому что и так он был зол, тогои гляди, начнет орать и топать ногами, такое с ним бывало. — И легенда гласила,что вы из женской баскетбольной сборной Новосибирского университета, поэтому ирост у вас такой… не женский, рост-то ведь нельзя операцией прибавить!

Родионов отчетливо зафыркал.

— Ну вот. У вас же не было истерики. И мы на газету даже всуд не подавали! — сказала Маша.

— Да какой смысл на нее подавать, если!…

— Вот именно, Дмитрий Андреевич. Оскорбительного ничего, атак… чушь и ерунда, и больше ничего, и Марков тогда, помните, на совещаниисказал, что связываться мы не будем. Припугнуть припугнем, судом, в смысле, асвязываться не станем.

— Помню, помню, ну и что?!

— А то, что Лида Поклонная не вчера родилась и замуж вышлане за принца Альберта, для которого репутация — все, весь смысл жизни! У неемуж актер, и она сама тоже какая-никакая актриса! И из-за чего весь сыр-бор?Она же почти в истерике была!

— И что ты у нее спросишь?…

Маша подумала секунду.

— Я еще не знаю. Но вчера она в кустах разговаривала соСтасом Головко о каком-то сроке. А потом весь вечер делала вид, что его незнает. Даже не взглянула на него ни разу. Почему?

— Почему?

— Я не знаю. Я хочу понять.

Родионов раздраженно пожал плечами, открыл было рот, чтобычто-то возразить, но в это самое время высокие двустворчатые двери распахнулисьи появился Нестор. В руках у него был серебряный поднос с кофейными чашками.

— Кава! — провозгласил Нестор торжествующе. — Кава звершками!

Маша и Родионов смотрели на него во все глаза.

— Никого немае? — удивился Нестор, бочком просеменил к столуи пристроил на него поднос. — Так просили же каву!

Великий писатель-детективщик замычал и большими шагами вышелпрямиком в окно, где на лужайке скучал милиционер — или как там они называютсяна мове?…

Маша отпила кофе, который оказался таким же холодным ислабым, как и предыдущий, — из вежливости. Нестор сладко ей улыбнулся и взялсебе чашку.

— Замучился, — пожаловался он и сложил губы трубочкой,приготовившись пить. — Эта что ж такое творится, когда вчора все было такчудэсненько, а сэгодни така бэда приключилась. И Мирослава Макаровнарасстроены…

Маша глянула на него и спросила осторожно:

— А на этой даче часто бывают приемы?

— Та хто их знае! — печально сказал Нестор. — Я тут недавнороблю, бо до того в другым мисте…

— Так вы недавно здесь работаете? — удивилась Маша. — А мнеказалось, что вы тут всю жизнь! И Мирослава Макаровна так вам доверяет!

— За шо я ей дякую!

— Простите?

— Спасибо ей большое, — прочувствованно сказал Нестор и ещераз отхлебнул. Маша внимательно за ним наблюдала. — Она чудисна женщина.

— Разве? А мне показалось, что…

— Та не, это она так, оттого шо ответственность на ейбольшая, прием этот, то да се!… А вообще она гарная, добрая такая.

— Добрая? — поразилась Маша. — По-моему, она очень резкая ине слишком…

— Та не, не! И гостей она любит, и стихи сочиняет! Вы еестихи читали? И помогает всем. У нас целая община за ее счет живет.

— Какая община? — не поняла Маша.

— Та такая. Литературная. У нас тут трудно пробиться, а онавсем помогает.

— Что значит — трудно пробиться?

— Да то и значит, — Нестор повел в воздухе чашкой, которуюдержал, изящно оттопырив мизинец, — это у вас там просто, а у нас с этимпроблемы. Вы все захватили.

Маша ничего не поняла, и Нестор объяснил.

Оказалось, что российские издательства заполонили все, чтотолько могли заполонить. Как сорняки заполняют райский сад, так русскоязычныеавторы перекрыли кислород всем авторам, пишущим «на мове», и богатые московскиеи питерские издательства своей рекламой совершенно забили самобытные — впрочем,Нестор, конечно, сказал «самостийные» — киевские издательства. Народ дичает. Отобилия кровавых детективов и слезливых дамских романов у него портится вкус. Отобилия чужого языка у народа портится речь и национальное самосознание.