Лермонтов - Алла Марченко

В отличие от бабушки Лермонтов, если судить по его письму к Алексею Лопухину, принял решительное изменение в генеральном плане жизни не без колебаний. Письмо, где Михаил Юрьевич высказывал опасения, что военная служба может помешать литературной работе, не сохранилось. Однако отзвук преодоленных колебаний можно расслышать в письме к старшей сестре Алексиса, уже известной нам Марии Александровне. Сообщив, что «весь углублен в математику» (профилирующий предмет на предстоящих экзаменах), Лермонтов пишет:

«Не могу представить себе, какое впечатление произведет на вас моя важная новость: до сих пор я жил для литературной карьеры, столько жертв принес неблагодарному своему кумиру, и вот теперь я – воин. Быть может, это особая воля Провидения; быть может, этот путь кратчайший, и если он не ведет меня к моей первой цели, может быть, приведет к последней цели всего существующего: умереть с пулею в груди – это стоит медленной агонии старика».

Одной из особенностей гвардейского училища у Синего моста было отсутствие единой формы. Курсанты носили юнкерский, похожий на солдатский, вариант мундира и шинели своего будущего полка. Разнообразие цвета и покроя, а пуще всего «дополнений» – разного рода «шнурков и шнурочков» – создавало впечатление пестроты, поэтому между своими, в узком кругу Гвардейскую школу называли еще и «Пестрым эскадроном».

Лермонтов, нелегко и не сразу решившийся на перемену жизни, и полк, и род военной службы выбрал не колеблясь: лейб-гвардии Гусарский. И, думается, не потому, что Алексей Григорьевич Столыпин был убежденным гусаром и мог привести убедительные – дельные и здравые – аргументы в пользу лейб-гвардейского.

Между гвардейскими полками, даже столичными, существовала своя иерархия. Самыми привилегированными считались Кавалергардский и Конный. Сюда набирались люди, во-первых, очень богатые, во-вторых, обладавшие «громкими именами», в-третьих, имевшие счастливые внешние данные, а в-четвертых и главных – «хорошо знавшие дисциплину».

Лейб-гвардейский Гусарский был попроще. И родословный, и имущественный ценз пониже, и требования к «экстерьеру» помягче, а кроме того, именно в этом полку еще держался, несмотря на близость двора, «дух товарищества», да и с дисциплиной здесь по старой гусарской традиции не так носились, как в прочих гвардейских частях.

Гусар – слово мадьярское. В России первая гусарская часть создана при Петре I – из австрийских выходцев, главным образом сербов.

Что касается лейб-гвардейского, лермонтовского, полка, то он был учрежден в царствование Павла I и некоторое время существовал для украшения военных парадов. Как на серьезный род войск на гусарские части стали смотреть лишь после войны 1812 года; именно в этой кампании гусары обнаружили свои преимущества перед традиционной тяжелой кавалерией: доставляли сведения о неприятеле, несли охрану, проникали в тыл неприятельской армии, перехватывали транспорты, истребляли вражеские «магазины» (то есть продовольственные склады), нарушали сообщение и т. д. и т. п. Стать гусаром или уланом мечтали многие мальчики той поры, особенно те, кто по стечению обстоятельств выросли на женских руках.

«Родственник наш, учившийся в пансионе… и приходивший иногда по праздникам к нам, поступил в Ямбургский уланский полк. В 1825 году он приезжал юнкером в Москву и остановился у нас на несколько дней. Сильно билось сердце, когда я его увидел со всеми шнурками и шнурочками, с саблей и в четвероугольном кивере, надетом немного набок и привязанном на шнурке. Он был лет семнадцати и небольшого роста. Утром на другой день я оделся в его мундир, надел саблю и кивер и посмотрел в зеркало. Боже мой, как я казался себе хорош в синем куцем мундире с красными выпушками! А этишкеты, а помпон, а лядунка… Что с ними в сравнении была камлотовая куртка, которую я носил дома, и желтые китайчатые штаны».

Это написано А.И.Герценом. То же увлечение, только более страстно и болезненно, пережил и его друг Николай Огарев. Лермонтова «военная корь» в подростковом возрасте миновала. С детства он был окружен военными, рассказами и разговорами о войне и военном, но это были серьезные, почти ученые разговоры, разговоры о деле, и о деле трудном. Вряд ли они могли раздразнить воображение ребенка, чья душа с младенчества «чудесного искала». Да и позднее, судя по драме «Люди и страсти», где изображен типичный гусар Заруцкий, на все лады расхваливающий гусарское братство («Знаешь, какое у нас важное житье – как братья»), Мишель воспринимал гусарство чисто внешне – как, может быть, и заманчивую, в силу своей простоты, но чужую, не его жизнь.

Случайность (точнее, стечение случайностей) привела Лермонтова к тяжелым чугунным воротам юнкерской школы, и он, верный правилу ничего не отвергать решительно и ничему не доверяться слепо, принял новое направление своей жизни как неизбежность, но при этом, перебрав имеющиеся (в рамках неизбежности) варианты, выбрал тот, что представлялся наиболее целесообразным. Если уж по воле Провидения суждено ему стать военным, так надо стать дельным военным, научиться и эту работу делать хорошо, а главное, выбрать самый перспективный род войск, перспективный не в плане карьеры, а с высшей точки зрения, с точки зрения военного искусства. И тут у него был отличный советчик – Николай Алексеевич Столыпин. Вот что писал его двоюродный дед в ученом очерке «Об употреблении легкой кавалерии»: «Мы первые… в кампании 1812 года показали истинное употребление легкой кавалерии и образец партизанской войны… Наша легкая кавалерия в 1812 году… делала больше, нежели можно было даже надеяться…»

И далее:

«Служба в… кавалерии… тем полезнее для всякого хорошего офицера… что беспрестанно употребляется на передовых постах и в отрядах, где офицеры приобретают опытность войны и ежедневно имеют случай отличиться. Одним словом, нет рода службы, в котором в офицерских чинах можно было бы оказать более полезных заслуг…»

При всем своем максимализме, Лермонтов умел смиряться с решением судьбы «без отчаяния и упреков», но это было особое, чисто лермонтовское смирение: не страх перед жизнью, а готовность принять с открытым забралом любой из ее сюрпризов. Знаменитые строки из «Валерика» – «Судьбе, как турок иль татарин, за все я ровно благодарен» – возникли не в минуту «сплина»; нести свой крест «без роптанья» Лермонтов приучил себя с ранней юности.

Он знал, куда идти. Выяснена цель, и точка отправления намечена точно: «Я рожден, чтоб целый мир был зритель торжества иль гибели моей». Но как идти, не ведал и потому со спокойствием стоика доверялся тропе: авось, выведет.

Вопрос о поступлении «в юнкера» в принципе решен был еще в августе, но Лермонтов все-таки дал себе время на размышление, ожидая или надеясь, что за этот срок Провидение отыщет ему какой-либо иной вариант. Родись Лермонтов несколькими годами позже, он вполне мог избежать «оков службы царской». После реформы 1835 года состояние Петербургского университета несколько изменилось, и уже в 1836-м среди петербургской аристократической молодежи появилась даже «мода на университет». В этом году туда поступили князь Лобанов-Ростовский, А.Васильчиков, М.Н.Лонгинов, графы Блудовы – люди ближайшего лермонтовского окружения. Все они были моложе поэта.