Жертва судебной ошибки - Эжен Сю

«Если осмелились торговать мою жену, — значит, она дала повод или про нее ходили дурные слухи».

— Но это безумное рассуждение, г-н Фово! — сказала Элоиза. — Ни одна честная женщина не застрахована от низких предложений.

— Да, так кажется на первый взгляд, сударыня. Анатоль говорил то же самое, и я поверил ему на одну минуту. Но скоро проклятая мысль засела мне крепко в голову, и с того времени я стал подозревать Марию. До тех пор я первый всегда вместе с ней смеялся над объяснениями ей в любви и никогда не ревновал. А тут сделался ревнив, как тигр. Анатоль сколько угодно мог восхвалять скромность Марии, а я говорил себе: «Он скрывает от меня свои подозрения, чтобы не беспокоить меня. Но я тем более виновен, что мало смотрел за женой, что слишком ей верил». Ревность перевернула мой характер; я стал грубым, жестоким, недоверчивым. У меня не хватало храбрости ни признаться, что я ревную, ни перестать ревновать. И все-таки Мария переносила с ангельской кротостью все мои несправедливости, хотя ничего не понимала в них. Она становилась все грустней и грустней, и я часто заставал ее в слезах, обнявшись с дочкой. Иногда с улыбкой, от которой у меня разрывалось сердце, она говорила: «Может быть, гадалка и не ошиблась, предсказавши мне ужасные несчастья; не знаю, как это случится, но вот они уже начались».

— Бедное дитя! Как же ты, Жозеф, при твоей доброте, с твоим здравым смыслом, не мог победить безумной ревности?

— Жером, ревность не слушает убеждений. Наконец, один раз Мария сказала мне: «Я тебе никогда не лгала и любила так, как только можно любить. Каждый день ты говоришь мне обидные слова, и не понимаю за что; я их не заслужила. Нам надо откровенно объясниться. Если ты и впе-ред будешь таким же злым и несправедливым, то я, быть может, кончу тем, что, против воли, не смогу тебя больше любить». Эти слова поразили меня в самое сердце, и я ответил: «Если ты разлюбила меня — значит, у тебя есть любовник. Даже после предложений князя я еще сомневался в этом, но теперь нет; я уверен в твоей низости». И от отчаяния, от гнева на меня нашло какое-то безумие: я ударил Марию.

— Ах! — вскричали Бонакэ с испугом.

— Не правда ли, низко, подло — бить несчастную женщину? — сказал с горечью Фово. — Я это хорошо знаю. Но ревность, Жером, делает человека сумасшедшим, разъяренным сумасшедшим. Я стал трясти Марию за руку, говоря: «Признавайся, подлая, у тебя есть любовник?» — А она отве-чала: «Если б он был, то я призналась бы, потому что в жизни своей не лгала. Видит Бог, что я каждый день плачу, вспоминая о нашем прежнем хорошем житье. От тебя зависит вернуть это время. Я не говорю, что не люблю тебя; я только сказала, что если ты и дальше будешь так же несправедлив и жесток, то я, быть может, невольно разлюблю тебя. Но это будет для меня ужасней смерти на эшафоте, как предсказала гадалка. Ты оскорбляешь, бьешь меня. Ты сошел с ума, мой милый Жозеф. Я прощаю тебя». — «Ты прощаешь меня! — крикнул я. — Да ты, подлая, сама должна просить у меня прощенья на коленях». — «Я этого очень хочу, — сказала она, — потому что ты должен невыносимо страдать, обращаясь так со мной. Если я этому невольная причина, то прости меня. Видишь, я на коленях. Доволен ли ты? Но будь, по крайней мере, добр и справедлив ко мне. Верь в мою искренность и нежность, которые пережили столько горя».

— Она ангел! Несчастное дитя! — сказал Элоиза со слезами на глазах.

— Неужели такая покорность не обезоружила тебя, Жозеф? — спросил также растроганный доктор.

Фово покачал головой и потом сказал с диким видом:

— Мария очень горда, и если стала передо мной на колени, — значит, у нее было в чем упрекать себя. И я опять повторю: если женщина не дала повода говорить о себе, то ей никогда не предложат денег. Да, этот старый негодяй-князь открыл мне глаза.

— Ты упрекаешь жену за уступчивость. Но ведь она была вызвана твоей жестокостью, насилием. У нее не было другого средства успокоить тебя.

— Успокоить меня! — заговорил Жозеф со зловещей улыбкой. — Это лицемерие удвоило мою ярость, и я стал так обращаться с ней, что она сказала: «Жозеф, если бы у меня не было ребенка и я не боялась бы огорчить родителей, то после сегодняшней сцены бросила бы тебя навсегда». Эти слова раздражили меня до крайности, и я убил бы Марию, когда бы, к счастью, не пришел Анатоль. Он вырвал ее у меня и стал упрекать в грубости. Тогда я, как помешанный, не зная, куда иду, вышел из лавки. Не помню, когда я опамятовался. Я столько ходил, что чуть не падал от усталости, и зашел в какое-то кафе. Меня спросили, не хочу ли я стаканчик водки. Я машинально взял. Волнение и непривычка пить удвоили действие водки; у меня сейчас же закружилась голова, и я почти забыл, что произошло в тот день. Хорошо было забыть все, и я выпил второй и третий стакан, а, может быть, и больше; под конец я так напился, что хозяин кафе сжалился надо мной и велел постелить мне постель в задней комнате, и я там переночевал. На рассвете проснулся и сперва подумал, что вижу сон, но скоро все вспомнил и тогда решил, что водка — отличная выдумка, потому что от нее забываешься. С этого дня я начал пить, чтобы отуманить се-бя. Мне все стало безразлично. Я бросил заниматься и собой, и делами; перестал бриться, причесываться и умываться. В квартале на меня показывают пальцем, и если я не мертвецки пьян, то делаю Марии ужасные сцены. Она все выносила с ангельским терпением, но вчера, после ссоры, когда я оскорбил ее при дочери, сказала, что больше не может терпеть, что наша торговля идет все хуже и хуже и что она решилась жить с дочерью у матери. Она говорила, заливаясь слезами: «Жозеф, я оставляю тебя навсегда. Но хотя ты сделался злым, я не сержусь и прощаю тебя. Причина всех несчастий — проклятый князь; его приставание возбудило в тебе ревность. Если бы не она, ты был бы добрым и справедливым, как прежде! Но терпение! Анатоль в последний раз сказал, что день отмщения приближается. Несчастье сделало меня злой, и я радуюсь всякой беде, какая бы ни случилась с подлым князем. Но наше счастье