Купель дьявола - Виктория Платова

Надо же, какие мысли бродят в этой умной голландской голове!Я честно попыталась проникнуться их пафосом, но так и не смогла этого сделать.Я была всего лишь никчемным специалистом по прерафаэлитам; воровкой,присвоившей миллион долларов без учета подоходного налога, карманнойавантюристкой и любительницей дамских детективов.

Кажется, и сам Херри-бой понял это. Он поднялся с пола икоснулся пальцами моего почти уснувшего колена.

— Хорошо, я не буду вас мучить, Катрин. Высыпайтесь, мывсе переносим на завтра…

Я даже не дослушала его: я свалилась на жесткую кровать изаснула как убитая. Никаких сновидений, никаких шепотов, никаких теней, толькоослепительная вспышка где-то внутри меня. От этой вспышки я проснулась и дажене сразу сообразила, где нахожусь. Херри-бой стоял против меня, ужасающепрекрасный, с тонким одеялом в руках. Он напряженно вглядывался в мое лицо:похоть и нежность рвали Херри в клочья. Боже мой, какие мрачные желания таятсяна самом дне человеческих душ!..

Я наблюдала за Херри-боем сквозь полуприкрытые веки, я дажебоялась пошевелиться. Одно неосторожное движение — и я спровоцирую его, похотьуложит нежность на обе лопатки и победительно вскинет руки.

Херри сделал еще один шаг ко мне — и снова черты его лицапричудливо изменились, они перестали принадлежать этому веку, этому году —предпоследнему в колоде тысячелетия. Наверное, с таким же вожделением, с какимХерри смотрит на меня, его предок Хенрик Артенсен поджигал мастерскую в Генте.Нужно прекратить это безумие, иначе он просто рухнет рядом со мной на кровать.И я не смогу отказать ему.

— Что-то случилось, Херри? — прерывистым шепотомспросила я.

— Ничего. Я просто принес вам одеяло, к утрупохолодает.

Он понял, что разоблачен, и тотчас же нацепил на себя маскубеспристрастного исследователя творчества Лукаса ван Остреа.

— У бургомистра этого города была дочь, Катрин. —Херри накрыл меня одеялом. — Об этом тоже повествуется в хрониках. Онаумерла незадолго до того, как море накрыло город. Это совсем другая история,никак не связанная с наводнением. Очень печальная история. Дочь бургомистралюбила Лукаса Устрицу — так было сказано в записках Артенсена.

Зачем он рассказывает мне все это?

— И что же было дальше?

— Она утонула. Хенрик Артенсен утверждает, что Лукассам подтолкнул ее к этому. И уже после смерти написал ее изображение. Потом этоизображение украсило левую створку триптиха. Самое любопытное, что ее звалиточно так же, как и вас, Катрин…

Рыжая в мантии, Дева Мария с лицом не самой даровитойвыпускницы Академии художеств Кати Соловьевой — так вот почему оно показалосьмне мертвым в мертвый час предутренних откровений! Спокойная улыбка Херри-боя,такая ручная, такая одомашненная — еще вчера, в Амстердаме, — теперьпугала меня. Пугала до обморока. Зачем он рассказывает мне все это?

— Зачем вы рассказываете мне все это, Херри?

— Просто поражаюсь тому, как история закольцовываетразных людей. Как вещи, предметы и имена вдруг приобретают совершенно инойсмысл… Кому понадобилось, чтобы потомок Артенсена пытался восстановить то, чтобыло уничтожено его предком? Кому понадобилось, чтобы недостающую частьтриптиха нашла девушка, похожая на возлюбленную его создателя? И что это можетзначить? То, что мы связаны гораздо более прочными нитями, чем нам кажется?..Вы верите в бога, Катрин?

— Нет, — прошептала я.

— Я тоже не верю в бога… — он улыбнулся, но не закончилмысль: “Я не верю в бога, но верю…” Интересно, во что он верит, если с такойяростью поклоняется “Семени дьявола”? Ведь это он был в кабинете Титованезадолго до его смерти… Это он не проявил и крохи участия к судьбе несчастнойАгнессы. Это он самым фантастическим образом овладел русским, хотя по приездене мог связать и двух слов. Невозможно узнать язык за две недели… Или он зналего раньше? И что я делаю здесь, на этом острове, больше похожем на мышеловку?

— Кажется, я напугал вас? Мистические совпадения всегдапугают, не стоит обращать на них внимание… — Херри-бой полностью овладел собой,и к нему вернулась его обычная застенчивая невозмутимость.

Я перевела дух.

— Нисколько не пугают. Я же трезвый человек, у вас быловремя, чтобы убедиться в этом. И спасибо за одеяло, Херри. Спокойной ночи.

Он улыбнулся мне и отправился за перегородку. Остаток ночи ячутко прислушивалась к темноте: но ни звука, ни скрипа, ни легкого посапываниятак и не услышала. Так не бывает, говорила я себе, — Херри-бой ушел заперегородку и как будто бы растворился в воздухе комнаты, наполненной запахомпрогоревших дров.

Раствориться в воздухе и ничем не выдать себя — какое ценноекачество для убийцы…

…Когда я открыла глаза, Херри-боя уже не было. Комната быланаполнена мягким сумеречным светом, идущим из окон: солнца сегодня непредвиделось. Жесткая узкая койка измотала мышцы до последней возможности: телоневыносимо ныло. Еще одну ночь на ней я не переживу. Я потянулась и тут жевспомнила наш странный ночной разговор — а кто сказал тебе, что ты вообщепереживешь еще одну ночь? Я улыбнулась неожиданно прорезавшемуся во мне черномуюмору и решила отправиться на поиски Херри-боя.

Но далеко уйти не удалось: на длинной, имитирующей столполке заворочался и подал голос компьютер. Ну вот, Херри-бой, и тебя посещаетэлектронная почта. Я приняла одно-единственное сообщение, а потом, неудержавшись, открыла его.

"Absolutely effect without anytraces.Congratulation.Bob”.

"Абсолютный эффект, и никаких следов. Поздравляю.Боб”, — машинально перевела я.

Очень милое послание, да еще из Соединенных Штатов. Уж не отэтого ли деятеля из береговой охраны? Я уселась на кресло и несколько разповернулась вокруг оси. Абсолютный эффект, и никаких следов, именно так ясовсем недавно подумала о чем-то. Теми же самыми словами. Нужно тольковспомнить — о чем. Рядом с компьютером стояла фотокарточка — единственная, накоторой не было увеличенной живописной детали. Самый обыкновенный полароидныйснимок: Херри-бой, не в меру веселый, с точно таким же веселым парнем. Очень колоритнаяперсона, ничего не скажешь: легкая примесь гавайской крови, нечто среднее междуКиану Ривзом и Джейсоном Скоттом Ли, — голливудскими полукровками, всегдасводившими меня с ума. Я перевернула фотографию: “Боб и Херри. Сан-Диего.Октябрь 1998”. Боб и Херри, Том и Джерри, Болек и Лелик — какое тебе дело дочужой жизни? Я поставила карточку на место и принялась перебирать книги наимпровизированном столе. Хорошо, что Херри-бой отказался от традиционногописьменного стола, иначе я обязательно сунула бы нос в его ящики…

Книги не разочаровали меня: они как могли поддерживалирепутацию Херри-боя — исследователя. Старинные манускрипты, датированные чутьли не семнадцатым веком, масса серьезных журналов по живописи, горыотксерокопированных статей, несколько заказных писем — из Франции, Бельгии иНью-Йорка: солидно отпечатанные конверты, ряды марок, размытые штемпеля. Херри,как и положено ученому, ведет обширную переписку, а тебе, КатеринаМстиславовна, должно быть стыдно за так и не сданный кандидатский минимум.