Я (не) буду твоей - Инна Инфинити

Он говорит что-то еще. Даже даёт мне новую пощёчину, на звук которой выбегает наша управляющая Эмма Фридриховна. Она неоднократно становилась свидетельницей того, как отчим бил маму, и ни разу не вмешалась. Не вмешается и сейчас.

Я не обращаю внимания на крики отца и его рукоприкладство. Даже уже не чувствую пощёчин. Мозг уцепился всего за одну фразу: «Я надеялся, что ты тоже погибнешь в той аварии, и дело с концом».

Значит, авария, в которой умерла мама, все-таки была неслучайной.

— Ты подстроил мамину аварию? — вопрос вырывается сам собой. — Это все-таки правда?

— Конечно, я убрал эту неблагодарную проститутку. А ты такая же, как она! Я вытащил вас из помоев!

Прежде, чем по моей щеке прилетает новый удар, от которого я сгибаюсь, успеваю заметить, как стремительно меняется в лице Эмма Фридриховна. Неужели удивлена?

— Ты выйдешь замуж за Керимова, ты поняла меня? — отец хватает меня за волосы и притягивает к своей разъяренной физиономии. — Иначе отправишься вслед за своей мамочкой, я не шучу.

Вдруг чувствую на губе металлический привкус крови. Должно быть, пошла маленькая струйка из носа.

— Выйду. Но не потому что боюсь, что ты подстроишь мне аварию. И не потому что мне тебя жалко. А потому что только так Марат заберёт заявление из полиции.

— Мелкая дрянь, — держа меня за волосы, снова бьет. — Неблагодарная мелкая дрянь. Как только посмела!

Лицо горит, один глаз плохо видит. Наверное, опух. Я стою неподвижно, смиренно принимая на себя удары. Эмма Фридриховна все еще здесь, наблюдает со стороны и все слушает. Не подходит. Не останавливает хозяина.

— А почему ты все время держишься за живот? — врезается в поплывшее сознание новый вопрос отчима.

Мне бы отпустить руку, да я, наоборот, кладу поверх одной ладони вторую. Тем самым выдаю свою самую страшную тайну.

— Ты что… — из красного, как рак, отчим становится пунцовым. — Ты… — ему будто воздуха не хватает. — Ты… — сильнее сжимает меня за волосы. — Беременная, что ли?

Молчу. Ледяной ужас ползёт по телу, обволакивает внутренности. Что же теперь будет?

— Отвечай, мелкая дрянь!

Не отвечаю. Язык будто парализовало. Мне не было страшно, когда он бил меня и угрожал подстроит ьмне аварию. А вот сейчас стало страшно. За моего малыша.

— Керимовы знают? — ему уже не нужно подтверждение моей беременности.

Все еще молчу. Тогда отец отпускает мои волосы и резко перемещает руку на шею. Сдавливает так, что нечем дышать.

— Керимовы знают? — повторяет вопрос, цедя его сквозь зубы.

Сильнее надавливает на горло, из-за чего я в прямом смысле начинаю задыхаться. Говорить по-прежнему не могу, поэтому только слегка отрицательно качаю головой, насколько это позволяет сделать захват на шее.

— От ребенка нужно избавиться, пока Керимовы не узнали, — подаёт голос Эмма Фридриховна и делает несколько шагов к нам. — Я позабочусь об этом.

Дальше все, как в тумане. Словно из под земли, появляется охрана, хватает меня под руки и силой волочит наверх. Я наивно полагаю, что в мою комнату. Нет. Меня тащат на третий этаж и там запирают в одной из спален.

Я очень редко поднималась на третий этаж, а в этой комнате и вовсе никогда не была. Здесь нет окон. Вообще ни одного. А еще нет зеркала и ванной, только туалет с унитазом и маленькой раковиной. Это комната для удержания заложников? Похоже на то.

Но есть большая кровать, и я без сил плюхаюсь на нее. Лицо горит адским пламенем, один глаз плохо видит, голова раскалывается, а на губах вкус крови. Под ягодицей что-то давит. Долго не могу понять, почему мне неудобно сидеть, пока до меня не доходит: это телефон. У меня не забрали мобильник. Забыли, что ли.

Этому неожиданному открытию я радуюсь, как ребенок. Зарядки только не очень много. Включаю фронтальную камеру. Смотрю на себя и не узнаю. Сейчас лицо просто опухло, а вот завтра оно будет в синяках. Меня никогда раньше не били. При других обстоятельствах, наверное, меня бы это сильно расстроило, а вот сейчас нет ни слезинки. Мысли занимают другие, куда более важные вещи, чем рукоприкладство в мой адрес. А именно, судьба Вити и нашего с ним ребенка.

Кровь в жилах леденеет, когда понимаю, что отец действительно отправит меня на аборт. А Эмма Фридриховна обязательно это проконтролирует. Что же делать? Как быть?

Аккуратно ложусь на кровать, свернувшись калачиком, и принимаюсь выть от безысходности. Некуда бежать, некого просить о помощи. Против моего отца и Керимовых все бессильны.

Это я во всем виновата, я впутала в это Витю. Знала ведь, что никто меня не отпустит. Я должна выйти замуж за Керимова и точка. А теперь пострадает не только Витя, но и наш ребенок. Накрываю ладонью рот, в котором все еще чувствуется вкус крови, и пытаюсь подавить громкий всхлип. В глубине души понимаю: у меня нет иного выхода, кроме аборта. Марат никогда не поверит, что это его ребенок, даже если у нас будет брачная ночь.

На телефон приходит сообщение от Стаса о том, что Витя в сизо. Суд поместил его туда на два месяца. Моя истерика становится еще сильнее, чувство вины давит бетонной плитой. Да, Витя не должен был избивать Марата, но и я изначально не должна была начинать со Смоловым отношений. Надо было перебороть себя, свои чувства.

Вот только разве это было возможно? Когда нас обоих так тянуло друг к другу. Когда все мои мысли были заняты только им, когда тело откликалось на каждую вибрацию его голоса.

Мой громкий плач прерывает звук открывшейся двери. От страха и неожиданности подскакиваю на кровати. В комнату входит Эмма Фридриховна с большим подносом в руках. Смеряет меня строгим взглядом.

— Ужин, — произносит всего одно слово, ставит поднос на стол и удаляется, закрыв дверь на замок.

За весь день я съела только хот дог, что мне купил Стас по дороге домой. Желудок больно сжимается и урчит. Сползаю с кровати и подхожу к столу. На подносе большая тарелка с жареной отбивной, рисом, овощным салатом. На другой тарелке три бутерброда с жирным слоем красной икры, порезанные фрукты и свежевыжатый гранатовый сок. Слишком роскошный ужин для провинившейся пленницы.

Рядом с подносом замечаю кое-что еще. Какой-то крем в синей упаковке. Открываю ее и читаю инструкцию. Это мазь для быстрого заживления синяков. Чего это Эмма Фридриховна расщедрилась на такой ужин, да еще и на мазь? Впрочем, свадьба с Маратом через три недели, мне нужно иметь товарный вид. Интересно, поправится ли за это время сам Марат.

Принимаюсь уплетать еду. Я такая голодная, что съедаю все за две минуты. После еды мажу лицо мазью и сама не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Будит меня Эмма Фридриховна.

— Завтрак, — снова всего одно слово и новый поднос на столе.