Мы дрались на истребителях - Артем Драбкин

– Хороший. Не матерился.

39-й год летали, а в конце года сдали экзамены представителю из Управления гражданской авиации. Потом руководство аэроклуба нам объявило, что можно ехать учиться в Борисоглебское училище. Там требуются курсанты. С инструкторами училища мы не летали. Через военкомат направляли.

– Какой примерно налет у вас был в аэроклубе?

– Часов 30 или 40, наверное. Самостоятельных половина. Примерно, провозных 8—10 в среднем, и выпускают.

– Страшно первый раз?

– Это первый полет, да, а самостоятельно – нет. Инструктор дает управлять, уже я сам чувствую, что могу, но, конечно, некоторые переживания есть. Все-таки сам. В первую кабину, где инструктор сидел, для груза, для соблюдения центровки, клали мешок с песком или кто-нибудь из курсантов там сидел. Были еще общественные инструктора, которые раньше закончили аэроклуб, приходили, подрабатывали. Вот у нас была одна молодая женщина, все время с нами летала. Окончила аэроклуб, летала все время с нами, как пассажир.

В декабре 1939 года уехал в Борисоглебск учиться в авиашколу имени Валерия Павловича Чкалова. Прошли мандатную и медицинскую комиссии. Учились мы там год. Почему? Был ускоренный выпуск. Авиация расширялась, и надо было кому-то летать. И вот в течение года освоил скоростной истребитель И-16. Перед этим немного полетали на УТ-2, потом пересели на УТИ-4 и вылетели самостоятельно на И-16. В декабре 1940 года в звании «младший лейтенант» я закончил училище. Причем в ноябре нам присвоили звания, а уже в декабре вышел приказ выпускать из училищ сержантов. Наш выпуск дрожал, боялись, что снимут кубари.

– Когда пришли в училище, как вам поначалу воинская дисциплина?

– Очень нравилась. Потому что я после студенческой жизни, которая тяжеловата материально, и одеться надо и прокормиться. А здесь – выполняй Устав, и все пойдет хорошо. Лично меня не утруждало. Это было по мне – накормлен, одет, всем обеспечен. Подъем, бегом на зарядку, через 2 минуты не оделся – замечание получишь. Все это я воспринимал нормально. Учеба давалась легко. Затруднений не было. Курсанты в основном деревенские были с 5-7 классами образования, а у меня почти полный курс училища, только диплом не защитил. И теорию давали, и физика, и аэродинамика, навигация. Самолет И-16 с мотором М-25 изучали детально.

– Когда вы вылетели?

– В летной группе было восемь человек и инструктор. Я вылетел в первых рядах. Летная практика у меня хорошо шла. Нас первых четыре человека закончили программу. Налетали мы наверное часов 40-50. Не дожидаясь остальных, оформили документы, надели форму младшего лейтенанта, и айда в часть. А остальные доучиваются, кто еще не закончил программу. Им не повезло. Я выпустился младшим лейтенантом числа 25 ноября. А после 1 декабря стали выпускать сержантов.

– Как приказ 0362 воспринимался в летной среде?

– Не очень хорошо. Бунта не было, но ворчание было. Некоторых даже выпустили лейтенантами, а потом кубари сняли.

После школы нас направили на освоение боевого применения в 163-й РАП, резервный авиаполк, находившийся в деревне Будово недалеко от Торжка. Вот там нас обучали военному делу. Но, конечно, после того приказа жили мы в казармах. Летали строем в составе звена, стреляли по конусу, высший пилотаж в полном объеме.

– Зимой летали?

– Да. На И-16 на лыжах.

– Когда у вас возникло ощущение, что война должна начаться, или какие-то разговоры пошли?

– В 1941 году зимой. Начались систематические политинформации. Говорили о том, что немцы сосредотачиваются на границе, вот-вот может начаться война: «Вы, ребята, старайтесь, вы должны поддерживать свое боевое мастерство». Мы чувствовали, что должна начаться война.

Когда началась война, я еще был в резервном полку. Много самолетов передали в действующую армию, а когда немец стал подходить, из Торжка этот учебно-тренировочный полк перебазировался в Арзамас. Там была как бы база для формирования полков для отправки на фронт. Там были хорошие условия для обучения, местность ровная. Сначала летали на И-16, а потом стали осваивать новые самолеты ЛаГГ-3.

Вскоре сформировали 438-й полк, под командованием Елизарова, с которым я пошел на фронт. В ноябре 41-го наши 22 самолета перелетели в Москву в Люберцы и выполняли задачу по прикрытию Москвы. Командиром звена был Швыряев, он потом стал комэска – отличный летчик. Ведомыми у него были я и Глухов Вася, но он вскоре погиб в районе Фили. Его подбили, а до аэродрома он не дотянул.

Немецкая авиация работала очень пассивно. Вот нам давали задания прикрывать Москву, Кремль, там же Сталин один был. Поставили задачу прикрывать Москву, особенно район Кремля. Мы летали над Москвой. С большой гордостью осознавали, что внизу, в Кремле, сидит товарищ Сталин, что мы его лично защищаем. Это было гордостью. Потом давали другие задачи, прикрывать войска по линии фронта, Истру, Наро-Фоминск, Клин. Летал над Клином, где родился. Клин был у немцев.

5 декабря контрнаступление началось. Утром дали линию фронта, а она уже на запад пошла, некоторые пункты были уже заняты нашими войсками. Уже летчикам дали такое изменение. Воодушевление было, настроение боевое. Сейчас мы их разобьем! Воздушных боев было мало – только отдельные встречи с самолетами-разведчиками или с истребителями. Выдохлись уже они.

– Как воспринималось отступление?

– Как положено. Плохо, что мы отступаем. Но такого ощущения, что все пропало, катастрофа – не было. Все равно мы победим, независимо от того, как будут дальше развиваться события. Мы победим. Мы верили в руководство, в товарища Сталина, компартию.

И вот в одном из полетов на боевое задание 28 декабря 1941 года мой самолет был подбит огнем с земли. Высота была маленькая, парашют я не мог использовать, пришлось садиться на вынужденную в районе Наро-Фоминска.

Эта посадка была счастливая и не счастливая одновременно. Счастливая тем, что остался жив, а вообще-то должен был там замерзнуть. Самолет был разбит, потому что садился на лес. Привязные ремни оборвались, и меня выбросило из кабины. Лежал я без сознания. Потом в госпитале мне рассказывали, что местная жительница ехала в лес за дровами и случайно меня нашла. Погрузила на сани и повезла во фронтовой медицинский пост. Я помню, что на чем-то еду, открыл глаза, гляжу – сани. Думаю, значит, буду спасен, и опять потерял сознание. Там меня перевязали. У меня лицо было распухшее – ударился о прицел, зуб сломан, на затылке пробоина. Они мне оказали первую помощь и отправили в госпиталь на Новобасманную в Москву. В этом госпитале я находился месяц. Во время лечения сдирал корочку, чешется же, и занес инфекцию. У меня поднялась температура, главврач дал распоряжение положить меня в изолятор. Потом я уже узнал, что надежды на выздоровление не было, и в этот изолятор клали тех, кто должен был умереть. Но я выкарабкался. Через 2 или 3 дня у меня спала температура, и я вернулся опять в свою палату.