Трактир "Ямайка" - Дафна дю Морье

Значит, они не уехали, и дядя все еще в трактире «Ямайка».

Сердце у нее оборвалось. Мэри подумала, не вернуться ли к Ричардсу в двуколку, чтобы подождать там, как он и предлагал, прибытия сквайра Бассата и его людей. Она еще раз взглянула на запертый дом. Конечно, если бы дядя собирался сбежать, он бы уже уехал. Чтобы нагрузить одну телегу, нужен час, а сейчас, наверное, почти одиннадцать. Он мог изменить свои планы и решил идти пешком, но тогда тетя Пейшенс не смогла бы сопровождать его. Мэри заколебалась: всё выглядело как-то странно и нереально.

Девушка стояла у крыльца и прислушивалась. Она даже подергала ручку двери. Конечно, та была заперта. Мэри решилась завернуть за угол дома, пройти мимо входа в бар и дальше, в садик за кухней. Теперь она ступала тихо, держась в тени, и пришла туда, где полоска света должна была пробиваться сквозь щели в кухонном ставне. Света не было. Девушка шагнула вплотную к ставню и прижалась глазом к щели. В кухне было темно, как в преисподней. Она положила ладонь на ручку двери и медленно повернула. К ее удивлению, дверь открылась. Этого Мэри не ожидала. Она побоялась войти, чувствуя, что дело неладно.

А что, если дядя сидит на своем стуле и ждет ее с ружьем на коленях? У нее и у самой есть пистолет, но он не придает ей уверенности.

Очень медленно девушка заглянула в приоткрытую дверь. До нее не доносилось ни звука. Уголком глаза Мэри видела пепел в очаге, но огонь почти погас. Тогда она поняла, что здесь никого нет. Какой-то инстинкт подсказал ей, что кухня пуста уже несколько часов. Она толкнула дверь и вошла. Внутри было на удивление холодно и сыро. Мэри подождала, пока глаза привыкнут к темноте и она сможет разглядеть очертания кухонного стола и стула рядом с ним. На столе была свеча; она сунула ее в слабый огонек очага, свеча зажглась и замерцала. Когда она достаточно разгорелась, Мэри подняла ее высоко над головой и огляделась. Кухня все еще была усеяна следами приготовлений к отъезду. На стуле лежал узел, принадлежавший тете Пейшенс, на полу — кипа одеял, которые нужно было свернуть. В углу, там же, где всегда, стояло дядино ружье. Значит, они решили подождать еще день и теперь спят у себя в постели, в комнате наверху.

Дверь в коридор была открыта настежь, и тишина стала еще более давящей, странно и ужасающе неподвижной.

Что-то было не так, как всегда; не хватало какого-то звука, вот почему такая тишина. И тут Мэри поняла, что не слышит часов. Тиканье прекратилось.

Она вышла в коридор и снова прислушалась. Так и есть: в доме тихо, потому что часы остановились. Девушка медленно пошла вперед, со свечой в одной руке и пистолетом со взведенным курком в другой.

Она завернула в угол, где длинный темный коридор расширялся в прихожую, и увидела, что часы, которые всегда стояли у стены рядом с дверью в гостиную, опрокинулись и упали циферблатом вниз. Стекло разбилось вдребезги о каменные плиты, деревянный футляр раскололся. На том месте, где они стояли, стена зияла пустотой, совсем голая и незнакомая, с яркими желтыми узорами, контрастирующими с остальными выцветшими обоями. Часы упали поперек узкой прихожей, и только подойдя к лестнице, Мэри увидела, что находится за ними.

Хозяин трактира «Ямайка» лежал ничком среди обломков.

Упавшие часы отчасти закрывали его, он растянулся в их тени. Одна рука дяди была поднята высоко над головой, а другая застряла в сломанной разбитой двери. Из-за того, что его ноги были широко раздвинуты и одна ступня пробила стенную панель, он, мертвый, казался еще больше, чем прежде; его огромное тело загораживало вход от стены до стены.

На каменном полу была кровь, между лопаток у него — тоже. Кровь темная и почти высохшая, там, где его настиг нож.

Когда трактирщика ударили ножом сзади, он, должно быть, вытянул руки и споткнулся, хватаясь за часы, а когда упал ничком, то часы рухнули вместе с ним, и он умер, цепляясь за дверь.

Очень нескоро Мэри смогла отойти от лестницы. Ее собственные силы словно вдруг схлынули, сделав ее такой же беспомощной, как и фигура на полу. Ее глаза задерживались на ничего не значащих мелочах: на осколках стекла из разбитого циферблата, тоже забрызганных кровью, и на изменившей цвет стене, где стояли часы.

Паук сидел на ладони дяди; и Мэри казалось странным, что рука оставалась неподвижной и не пыталась избавиться от паука. Дядя стряхнул бы его. Затем паук сполз с ладони и побежал вверх по руке и дальше, за плечо. Добежав до раны, он помедлил, затем сделал круг и снова вернулся, из любопытства. Он совершенно не боялся смерти, и это показалось девушке оскорбительным и пугающим. Паук знал, что трактирщик не может причинить ему вреда. Мэри тоже это знала, но она, в отличие от паука, не утратила страха.

Тишина пугала ее больше всего. Теперь, когда часы перестали тикать, ее нервы напряглись от отсутствия этого звука: медленное, сдавленное хрипение было привычным, служило символом нормальной жизни.

Пламя ее свечи играло на стенах, но не доставало до верха лестницы, где темнота зияла над ней, как бездна.

Девушка знала, что никогда больше не сможет подняться по этой лестнице и ступить на пустую площадку. Что бы ни было там, дальше и выше, оно должно оставаться непотревоженным. Смерть напала сегодня на этот дом, и ее тягостный дух все еще витал в воздухе. Теперь Мэри чувствовала, что именно этого трактир «Ямайка» всегда ожидал и боялся. Сырые стены, скрипучие дощатые полы, шепот в воздухе и шаги, у которых не было имени: все это были предупреждения, исходившие от дома, который чувствовал, что ему давно угрожают.

Мэри вздрогнула. Она поняла, что свойства этой тишины берут свое начало в вещах давным-давно похороненных и забытых.

Превыше всего девушка страшилась паники: вопля, который сам рвется с губ, заплетающихся ног и рук, которые на бегу колотят по воздуху. Она боялась, что это может внезапно нахлынуть на нее, разрушая разум, и теперь, когда первое потрясение от сделанного открытия уменьшилось, девушка знала, что паника может наброситься на нее, сомкнуться и задушить. Пальцы могут утратить чувствительность, и свеча выпадет из ее рук. Тогда она останется совсем одна, окутанная мраком. Отчаянное желание бежать охватило Мэри, но она справилась с ним. Она попятилась из прихожей в коридор, с трепещущей на сквозняке свечой, и когда пришла в кухню и увидела, что дверь в садик все еще открыта, спокойствие покинуло ее. Бедняжка очертя голову выбежала наружу, на чистый, холодный воздух; в горле ее застряли рыдания; раскинутые руки наткнулись на каменную стену, когда она огибала угол дома. Мэри бежала через двор так, будто за ней гнались, и выскочила на открытую дорогу, навстречу знакомой дюжей фигуре конюха. Ричардс протянул руки, чтобы защитить девушку, и она вцепилась в его пояс, ища спасения; у нее стучали зубы: это началась реакция на пережитое потрясение.

— Дядя мертв, — сказала Мэри, — он лежит мертвый, там, на полу. Я его видела. — Как она ни старалась, но не могла унять стука зубов и дрожи во всем теле. Ричардс отвел ее на обочину, к двуколке, достал плащ и надел на нее; девушка как можно плотнее завернулась в плащ, радуясь спасительному теплу.