Холод южных морей - Юрий Шестера

— Давай, добивай, бей лежачего!.. — потухшим голосом произнес Фаддей Фаддеевич. — Но что же все-таки делать, Андрюша?!

Андрей Петрович с сожалением смотрел на друга, которого всегда, за редкими исключениями, привык видеть уверенным в себе, знающим, что и как надо делать. Он понимал, что надо выручать Фаддея, попавшего в дурацкое положение по свой собственной глупости, но в ушах все еще звучал его грубый окрик, унижающий его человеческое достоинство в присутствии людей, уважающих его, Андрея Петровича, и как человека, и как авторитетного ученого.

— Честно говоря, не знаю, Фаддей. Знаю только одно — сейчас и в кают-компании, и в кубрике горячо обсуждают инцидент, возникший у берега острова, и, как мне кажется, большинство осуждают твое бездействие. Это факт, от которого не уйти. Ты, таким образом, потерял свою роль морального лидера.

Фаддей Фаддеевич встал и подошел к окну, словно ища в нем ответа на свой вопрос, так и оставшийся без ответа.

— Я вижу только одну возможность восстановить твой непререкаемый авторитет, — в раздумье произнес Андрей Петрович, глядя невидящим взглядом в пространство перед собой.

— Какую? — резко повернулся к нему капитан.

— Признать свою ошибку. Но для этого требуется мужество. Я знаю, что это очень трудно для тебя, почти невозможно. Но это необходимо сделать. И не перед всей командой, что совершенно ни к чему, а перед офицерами в кают-компании. Этого будет вполне достаточно, так как матросский «телеграф» моментально разнесет эту сногсшибательную весть по шлюпу.

Андрей Петрович почти физически чувствовал, как Фаддей Фаддеевич мучительно взвешивал и предложенный вариант, и свои внутренние возможности по его выполнению.

— И публично извиниться перед тобой, — наконец добавил он сдавленным голосом, — ибо сейчас ты стал их моральным лидером.

И с набежавшими на глаза слезами быстро вышел из каюты.

* * *

Перед ужином после прихода старшего офицера в кают-компанию, когда всем опоздавшим по неписаным флотским законам категорически возбранялся вход в нее, и все уже по-хозяйски расселись по своим местам, неожиданно открылась входная дверь. Капитан-лейтенант недовольно обернулся и прямо-таки обомлел, увидев входящего капитана.

— Господа офицеры! — подал он команду, по которой все вскочили, приняв положение «смирно».

«К чему бы это? — тревожно соображал старший офицер. — Да к тому же еще и один, без Андрея Петровича, как было всегда».

Капитан 2-го ранга обвел долгим взглядом присутствующих, как бы оценивая по выражению глаз, устремленных на него, их настроение.

— Господа офицеры! — теперь подал команду уже он, разрешающую всем садиться. — Иван Иванович, вы не будете возражать, если я займу ваше место во главе стола?

В кают-компании чувствовалось всеобщее напряжение. Все так же, как и старший офицер, ломали головы над причиной визита капитана, которые всегда были связаны только с особыми обстоятельствами.

— Я, господа, пришел сюда, чтобы выслушать ваше мнение по поводу инцидента, произошедшего сегодня у острова, — как бы призывая к откровенности, произнес тот.

Старший офицер сразу же плотно прикрыл дверь, ведущую в буфет — нечего, мол, вестовым кают-компании слышать столь непростой разговор господ офицеров.

Воцарилась мертвая тишина. Томительная пауза явно затягивалась, но никто не решался проявлять инициативу. Уж больно серьезным был вопрос, поставленный капитаном прямо вот так, в лоб. А ведь он, этот самый вопрос, и это понимали все, касался как раз именно его, капитана. И когда встал лейтенант Торсон, все облегченно вздохнули.

— Разрешите мне, Фаддей Фаддеевич, высказать не только свое мнение, но и мнение большинства офицеров?

— Прошу вас, Константин Петрович.

— Сегодня мы («тактично выгораживает своего капитана, не говоря «вы», — отметил Фаддей Фаддеевич) дали повод туземцам усомниться в нашей силе. Это еще полбеды. Но дикая выходка туземок показала, что островитяне откровенно презирают нас, русских моряков, и открыто надсмехаются над нами, а в нашем лице и над всеми россиянами. Поэтому попытка глубоко уважаемого нами Андрея Петровича поставить их на свое место была не только оправданной, но, с нашей точки зрения, и крайне необходимой.

Все напряженно следили за реакцией капитана на столь нелицеприятные для него доводы их представителя.

— Не смущайтесь, господа! Я уже успел вдоволь наслушаться о своей ошибке от уважаемого Андрея Петровича, и, как вы догадываетесь, высказанные в гораздо менее деликатной форме, — откровенно рассмеялся Фаддей Фаддеевич. — Не помогли мне и ссылки на рекомендации морского министра и самого государя императора!

И как будто разом рухнула незримая стена, разделявшая их. Офицеры улыбались, радуясь восстановлению духовного единства между ними и их капитаном, которого уважали и любили и приказы которого выполняли не за страх, а за совесть. Это же чувство облегчения испытывал и счастливый Фаддей Фаддеевич, благодаря за эти незабываемые минуты своего верного друга.

— Разрешите, Фаддей Фаддеевич, добавить еще несколько слов, но теперь уже лично от себя? — попросил Торсон.

— Продолжайте, Константин Петрович, — разрешил Фаддей Фаддеевич, заинтересованный тем, что же еще может сказать лейтенант, когда вроде бы и так все сказано.

— В среде русских флотских офицеров после выхода России в Мировой океан прочно укоренилось мнение, что английские моряки жестоко обращаются с аборигенами открытых ими земель. Однако после случившегося инцидента я готов пересмотреть свое отношение к этому мнению. На самом деле русские мореплаватели, и мы в том числе, по причинам, всем нам понятным, общались с местными жителями, уже знакомыми с огнестрельным оружием европейцев и знавшими, что хамить с ними не то, что не безопасно, а смертельно опасно. Они уже успели благодаря в том числе и тем же англичанам познать на своей шкуре силу мести белых пришельцев за своих оскорбленных, убитых, а то и съеденных ими товарищей. Вспомним, господа, хотя бы трагическую участь, постигшую великого капитана Кука на Гавайских островах.

Именно поэтому мы и оказались морально не готовыми к должному пресечению их попыток навязать нам свою волю путем оскорбительных действий, да еще в самой непристойной и отвратительной форме.

«Опять пытаешься, умница, оправдать мою неготовность к активному отпору дерзости туземцев. Спасибо тебе, лейтенант, за товарищескую поддержку. Тем-то ты и схож с обиженным мною другом».

— Интересные мысли, Константин Петрович, — задумчиво произнес капитан, постукивая пальцами по столешнице, — и стоят того, чтобы обратить на них наше внимание.

А затем повернулся к старшему офицеру, мгновенно вставшему со своего места.

— Распорядитесь, Иван Иванович, пригласить сюда Андрея Петровича — надо извиниться перед ним за свой грубый и бестактный окрик, когда он хотел восстановить справедливость.