Дарвиния - Роберт Чарльз Уилсон

Он не может допустить, чтобы с ними что-то случилось.

Чего бы ни захотели от него боги.

За пару часов до рассвета Гилфорд пришел в постель к Эбби. Спать он не собирался, хотел просто полежать с закрытыми глазами. Близость жены, ее негромкое мерное дыхание действовали на него успокаивающе.

Когда он проснулся, в восточное окно било солнце, а у кровати, склонившись над ним, стояла Эбби, полностью одетая, и трясла его за плечо.

Он уселся в постели.

– Там опять он, – сказала она. – Тот человек.

Он думал обо всех изменениях, которые произошли с континентом за последнюю четверть века.

Новые гавани, поселения, морские базы. Железные дороги и шоссе, ведущие вглубь материка. Шахты и нефтеперегонные заводы. Аэродромы.

Новая система округов, избираемые губернаторы, радиосети. Фермы в русских степях, по эту сторону вулканической зоны, которая отделяла Дарвинию от Старой Азии. Стычки с арабами и турками. Бомбежка Иерусалима, очередная война с японцами, бунты против призыва на военную службу на севере.

И по-прежнему пустующие огромные пространства. Бескрайние леса и равнины, на которых человек легко может исчезнуть – во всех смыслах.

Эбби уже успела усадить незваного гостя за стол. На тарелке дымилась горка оладий, которые он с аппетитом поглощал. С ножом и вилкой он управлялся, как пятилетка. В гуще его бороды блестели янтарные капли кукурузного сиропа.

При виде гостя на Гилфорда обрушилась лавина эмоций: потрясение, облегчение – и снова страх.

Следопыт наколол на вилку последнюю оладью и вскинул глаза.

– Гилфорд, – произнес он без предисловий. – Давненько не виделись.

– Давненько, Том.

– Не против, если я закурю?

Новая трубка из корня вереска. Старый холщовый кисет с речной травой.

– Давай выйдем на воздух, – сказал Гилфорд.

Эбби вопросительно коснулась его локтя.

– Из полиции просили тебя перезвонить, и брандмейстер тоже. И со страховой нужно переговорить.

– Ничего страшного, Эбби. Том мой старый друг. Все остальное может немного подождать. Что сгорело, то сгорело. Спешить уже некуда.

В ее взгляде читалось мрачное недоверие.

– Как скажешь.

– Пусть Ник сегодня посидит дома.

– Большое вам спасибо за еду, миссис Лоу, – сказал Том Комптон. – Было очень вкусно.

Следопыт выглядел поздоровее и поупитаннее, борода аккуратно подстрижена, но фундаментально за четверть века, с той кошмарной зимы, в нем ничего не изменилось. Пожалуй, черты лица стали резче, но никаких признаков старения.

Прямо как у меня, подумал Гилфорд.

– Хорошо выглядишь, Том.

– У нас у обоих лошадиное здоровье – по причинам, о которых ты уже должен был догадаться. Что ты говоришь людям, Гилфорд? Врешь про свой возраст? Для меня-то это не проблема – я никогда не жил подолгу на одном месте.

Они сидели бок о бок на переднем крыльце. С залива дул утренний ветерок, прохладный, как морская вода, и пахнущий всем, что росло на земле. Том набил трубку, но еще не закурил.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – сказал Гилфорд.

– Знаешь, знаешь. И еще знаешь, что меня здесь не было бы, не будь это важно. Так что не валяй дурака.

– Прошло четверть века, Том.

– Нет, я-то прекрасно понимаю твои чувства. Сам десять лет прожил, прежде чем сломался и сказал: ладно, мир катится в тартарары и я избран для того, чтобы пособить в его спасении. Это не та история, в которую легко поверить. Если это правда, то она чертовски страшная, а если неправда, то нам всем место в дурдоме.

– Нам всем?

Следопыт поднес спичку к чашечке трубки.

– Нас таких сотни. Удивительно, что ты этого не знаешь.

Гилфорд некоторое время сидел молча, подставляя лицо лучам утреннего солнца. Поспать ему ночью толком не удалось. Все тело ломило, глаза болели. Всего полсуток назад он стоял в Фейетвилле на пепелище, в которое превратился его бизнес.

– Не хочу показаться негостеприимным, – сказал он, – но голова у меня сейчас занята совершенно другими вещами.

– Вот что, прекращай уже!.. – Тон следопыта был серьезным. – Боже, Гилфорд, ты только посмотри на себя. Живешь, как обыкновенный смертный, женился, прости господи, да еще и ребенка завел. Нет, пойми меня правильно, я тебя не осуждаю. Мне, может, и самому была бы по вкусу такая жизнь. Но мы те, кто мы есть. Вы с Салливаном так гордились широтой ваших взглядов, не то что у старины Финча, который на своих высосанных из пальца измышлениях целое мироздание построил. А сам-то теперь, посмотрите на него – Гилфорд Лоу, добропорядочный гражданин вопреки тому, что ты есть на самом деле, и не дай бог кто-нибудь откажется тебе подыгрывать.

– Послушай, Том…

– Нет, это ты послушай. Твоя студия сгорела. У тебя есть враги. Людям в этом доме грозит опасность. Из-за тебя. Из-за тебя, Гилфорд. Лучше взглянуть в глаза неприятной правде, чем похоронить жену и ребенка.

– Думаю, тебе не следовало здесь появляться.

– Ах, простите, пожалуйста! – Том покачал головой. – Да, кстати. Лили в городе. Остановилась в отеле в Оро-Дельте. Хочет с тобой увидеться.

Сердце у Гилфорда едва не выскочило из груди.

– Лили?

– Твоя дочь. Если, конечно, твоя память простирается так далеко.

Эбби не знала, что этот неотесанный здоровяк наговорил ее мужу, но, когда Гилфорд снова переступил через порог, на его лице явственно читалось потрясение.

– Эбби, – сказал он, – думаю, вам с Ником стоит собрать вещички и на недельку перебраться к твоему кузену в Пелеполис.

Она прижалась к его груди, собралась с духом и спросила:

– Зачем?

– Просто на всякий случай. Пока мы не поймем, что происходит.

Когда так долго живешь с человеком, приучаешься читать то, что стоит за словами. Эбби видела, что муж не намерен ничего обсуждать. Гилфорду было страшно. Очень страшно.

Этот страх был заразительным, но она скрутила его узлом и упрятала глубоко в груди: Николас ни в коем случае не должен его увидеть.

Она чувствовала себя актрисой в какой-то полузабытой пьесе, силящейся вспомнить текст роли. Многие годы Эбби жила в ожидании – ну конечно, не вот этого, но чего-то подобного, какого-то перелома или кризиса, который неминуемо должен вторгнуться в их жизнь. Потому что Гилфорд не был обычным человеком.

И дело не только в его поразительной моложавости, хотя за последние годы она стала бросаться в глаза. И не только в его прошлом, которое он крайне редко обсуждал и ревностно оберегал. Гилфорд сам знал, что отличается от обычных людей, и это ему не нравилось.