Гора Дракона - Дуглас Престон

— Не вызывает сомнений, что все подобные вещи будут строжайшим образом регулироваться, — заметил Карсон.

— И кем же? Кто будет решать, что хорошо для человечества, а что плохо? Ты? Я? Правительство? Брент Скоупс? Какие проблемы, давайте избавимся от плохих генов, которые никому не нужны. От генов тучности, уродства и несносности. От генов, которые несут в себе неприятные личные качества. Сними хотя бы на мгновение свои шоры и представь, как это скажется на чистоте человеческой расы…

— До таких серьезных изменений нам предстоит пройти еще очень долгий путь, — пробормотал Карсон.

— Чепуха. Мы делаем это сейчас, работая с геном Х-гриппа. Расшифровка генетического кода человека практически закончена. Изменения могут начаться с незначительных факторов, но потом они станут стремительно увеличиваться. Различие между ДНК человека и шимпанзе составляет всего два процента, а какая разница между этими двумя видами! Потребуются совсем незначительные коррективы нашего генома, чтобы он стал неузнаваемым.

Карсон промолчал. Этот довод он слышал уже множество раз. Но только сейчас, пытаясь найти возражения, Карсон начал понимать его смысл. Возможно, он просто устал и у него не осталось энергии для споров с ассистенткой. Или на него произвело впечатление выражение лица Тиса, когда тот сказал: «То, что у меня есть, не позволяет мне ждать».

Они молча сидели в тени вулканической скалы, глядя вниз на красивые белые здания «Маунт-Дрэгон», казавшиеся маленькими и зыбкими в потоках горячего воздуха. Несмотря на внутреннее сопротивление, ученый чувствовал, как что-то рушится в его сознании. Похожие ощущения он пережил подростком, когда с грузовой платформы наблюдал, как его ранчо распродается по частям на аукционе. Он всегда неколебимо верил, что светлое будущее человечества связано с наукой. А теперь по ряду причин эта вера грозила развеяться вместе с потоками жаркого воздуха, поднимающегося от раскаленного песка к небу.

Он откашлялся и тряхнул головой, словно хотел избавиться от подобных мыслей.

— Если ты приняла решение, то каков твой план?

— Убраться отсюда и рассказать людям о том, что здесь происходит.

Карсон покачал головой.

— Здесь все абсолютно законно, у них есть необходимые разрешения на проведение исследований в области генетики. Ты не сможешь их остановить.

— Нет, могу — если кто-то был убит. Здесь что-то не так. И Тис открыл эту тайну.

Карсон посмотрел на женщину, сидящую спиной к скале. Она обхватила руками колени, ветер трепал ее волосы цвета воронова крыла.

«Проклятье, — подумал он, — вот оно».

— Я не знаю, что сумел обнаружить Тис, — медленно проговорил он. — Но мне известно, что он искал.

Глаза де Ваки сузились.

— О чем ты?

— Следователь считал, что у Франклина Барта был еще один дневник. Именно об этом он говорил со мной перед тем, как собрался уезжать. И еще он сказал, что в крови Вандервэгона и Барта обнаружен повышенный уровень допамина и серотонина. Как и у Брэндон-Смит — только у нее это было в меньшей степени.

Женщина молчала.

— Тис думал, что дневник Барта может пролить свет на причины появления этих симптомов, — добавил Карсон. — Он собирался отыскать его после возвращения.

Де Вака встала.

— Ты готов мне помочь?

— В чем?

— Найти дневник Барта. Узнать тайну «Маунт-Дрэгон».

Чарльз Левайн рано приехал в Гринау-Холл, запер дверь своего офиса и дал инструкции секретарю, чтобы он ни с кем его не соединял и не принимал посетителей. Он временно передал чтение своих лекций двум молодым помощникам и отменил все выступления на ближайшие месяцы. Такими были последние советы Тони Уилер, когда она увольнялась со своей должности советника по связям с прессой. На этот раз профессор решил ее послушаться. Давление со стороны попечителей колледжа усиливалось, а сообщения на автоответчике от декана факультета стали заметно агрессивнее. Левайн ощущал присутствие опасности и вопреки своей природе решил вести себя тихо.

Вот почему он удивился, обнаружив в семь утра возле запертой двери офиса, что его терпеливо дожидается какой-то человек. Профессор инстинктивно протянул ему руку, но незнакомец лишь посмотрел на него.

— Что я могу для вас сделать? — спросил Левайн, отпирая дверь и жестом приглашая мужчину войти.

Тот неловко сел на предложенный стул, не выпуская из рук портфель. У него были густые седые волосы и высокие скулы, он выглядел лет на семьдесят.

— Меня зовут Якоб Перлштейн, — сказал он. — Я историк из Фонда изучения холокоста в Вашингтоне.

— Ах вот оно что. Я хорошо знаком с вашей работой. У вас безупречная репутация.

Перлштейн был знаменит тем, что с неослабевающим пылом предавал гласности документы из нацистских лагерей смерти и еврейских гетто Восточной Европы. Профессор сел за стол, не понимая, чем вызвано враждебное поведение посетителя.

— Я сразу перейду к делу, — сказал Перлштейн, глядя на Левайна из-под нахмуренных бровей.

Тот кивнул.

— Вы утверждаете, что ваш отец, сам будучи евреем, спасал евреев в Польше. Он попал в лапы нацистов и был убит Менгеле в Освенциме.

Левайну не понравилась то, как Перлштейн произнес эту фразу. Но он ничего не ответил.

— Он был убит во время медицинских экспериментов?

— Да, — ответил профессор.

— И откуда это вам известно? — спросил нежданный посетитель.

— Прошу меня простить, мистер Перлштейн, но мне не нравится тон, которым вы задаете свои вопросы.

Мужчина продолжал пристально смотреть на Левайна.

— Я задал вам простой вопрос. И хотел бы услышать на него ответ.

Профессор постарался скрыть свое раздражение. Он множество раз повторял эту историю во время интервью и в беседах с потенциальными спонсорами. Не вызывало сомнений, что Перлштейн ее слышал.

— Я сам провел расследование. Я знал, что мой отец погиб в Освенциме, но не более того. Мать умерла, когда я был совсем маленьким мальчиком. Я должен был узнать, что произошло с отцом. Именно по этой причине я провел почти четыре месяца в Восточной Германии и Польше, изучая архивы нацистов. Это были опасные времена, и я рисковал. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда узнал правду. Именно в тот момент мое отношение к науке и медицине изменилось. И мои взгляды на генную инженерию стали двойственными, что, в свою очередь…

— Где вы нашли сведения о вашем отце? — прервал его Перлштейн.

— В Лейпциге, где хранятся все такие документы. Вы и сами это прекрасно знаете.

— А ваша беременная мать сумела спастись и увезти вас в Америку. И вы взяли ее фамилию — Левайн, а не Берг — фамилию отца.