Седьмая ложь - Элизабет Кей

Что из этого было уже известно Валери?

И что она намеревалась делать с этими сведениями?

Медленно, но верно я начала прозревать. Страх мучил меня лишь тогда, когда я чувствовала, что моя дружба под угрозой. Меня не особенно беспокоила перспектива нового расследования, не пугала тюрьма, потому что не было ни тела, ни мотива, ни оснований подвергать сомнению уже написанные официальные заключения. Но чем дальше, тем отчетливее я понимала: если потянуть за тоненькие ниточки, торчавшие из моей лжи, дружба с Марни неминуемо разрушится. И проблема, похоже, заключалась в том, что именно эти ниточки обладали для Валери наибольшей притягательностью. Она задалась целью вбить клин между нами.

Чарльз умер более полугода назад, но бессонница накатила на меня именно сейчас, причем это случилось впервые за несколько лет. В детстве особых проблем со сном у меня не было – я засыпала пусть и не сразу, но без мучений, часто зачитавшись далеко за полночь с фонариком, заткнутым под матрас. А вот в подростковом возрасте было сложно. Я могла часами лежать без сна, переворачивая подушку, пытаясь улечься поудобнее и раз за разом подливая в свой стакан еще воды, которая от духоты теплой спальни быстро становилась противной и затхлой. Должна сказать, что лучше всего мне спалось под боком у Джонатана.

Мне порой с трудом верилось, что одно-единственное простое действие могло иметь такие последствия, что он вот так просто взял и умер, что смерть оказалась делом несложным и будничным. Я поймала себя на том, что регулярно возвращаюсь мыслями к тому дню, каждый раз чуть по-новому излагая события и развивая свою роль в них, но меня это не испугало. Напротив, я находила в этом странное удовлетворение. Приятно было сознавать, что в моей собственной жизни от моих действий еще кое-что зависит.

И опять-таки внутренний голос подсказывал мне, что сейчас подобные рейды в прошлое принесут только пользу, что мне необходимо любым путем сохранить за собой контроль. Тогда я не смогла бы облечь в слова это смутное ощущение потери равновесия. После периода временной стабильности, продолжавшегося несколько месяцев, все снова пошло вразнос.

Роды у Марни начались во второй половине апреля. Это случилось в пятницу, и я была выжата как лимон. К тому же меня дважды разбудили соседи. Сначала в половине одиннадцатого вечера им взбрело в голову куда-то пойти – за стеной стоял непрерывный хохот, звон винных бутылок, гул оживленных голосов, перемежаемый тщетным шиканьем «Потише!». Все ушли, а в четвертом часу ночи ввалились обратно. В промежутке мне попеременно снились то Эмма, то Марни, то Чарльз.

Повторяющийся кошмар про труп Эммы не терзал меня со времен учебы в университете, то есть почти десять лет, но теперь эти видения вернулись, став более пугающими, более выпуклыми, чем когда-либо прежде. Они проникали в совершенно посторонние сюжеты. Мне могло сниться что-то про работу: сотни одновременных звонков и нехватка сотрудников, которые могли бы ответить на них, многочасовое ожидание, вызов в кабинет с панорамными окнами на девятом этаже, – или прокручивался один из моих традиционных снов: я стою голышом перед толпой или у меня вываливаются все зубы. А потом вдруг в канцелярском шкафу или в кабинете у стоматолога я натыкалась на безжизненное тело сестры, лежащее где-нибудь в уголке со скрюченными в предсмертной судороге руками и ногами и остекленевшими глазами.

Чарльз тоже регулярно фигурировал в моих снах. Он неожиданно возникал то в моем офисе за соседним столом, то на крутящемся табурете гигиениста, иногда в костюме с галстуком, а иногда в тех самых полосатых пижамных штанах и свитере с университетским логотипом. В этих снах Чарльз редко совершал какие-то действия или обращался ко мне прямо; он просто в них присутствовал, маячил на краю кошмара, наблюдая за тем, как развиваются события. Я задавалась вопросом: может, содеянное не дает мне покоя, может, его присутствие в моих снах – симптом скрытого чувства вины или угрызений совести? Но правда заключается в том, что его общество во сне никогда меня не беспокоило. Он просто там был, точно так же как в моей реальной жизни его просто не было.

Звонок Марни вырвал меня из пучины кошмара. Я застряла в зеркале в моем шкафу и вынуждена была смотреть, как труп Эммы гниет в моей постели. Где-то на улице взревела газонокосилка, с такой силой, что задрожала земля, и рев двигателя продолжал волнами расходиться в разные стороны, пока я наконец с трудом не разлепила глаза.

Мой телефон, с вечера поставленный заряжаться, вибрировал на прикроватной тумбочке рядом с подушкой. Пока я пыталась сообразить, что происходит, он сполз с края и с грохотом полетел на пол. Я пошарила рукой под кроватью и наконец нащупала его. Все это время он продолжал звонить.

– Алло? – произнесла я.

В горле у меня пересохло, и собственный голос показался мне похожим на кваканье. Я кашлянула, избавляясь от слизи, которая успела скопиться за ночь.

– Джейн?

Голос был женский, но я его не узнала. Он был какой-то задыхающийся, какой-то отчаянный.

Сердце у меня забилось быстрее.

Я сразу же поняла, что это не Эмма. Я слишком хорошо ее знала: голос был не ее и она не стала бы молчать в трубку, – но это мог быть кто-то из ее друзей, или еще одна медсестра, или сотрудница дома престарелых, где жила моя мать.

– Слушаю, – произнесла я в ответ излишне формальным тоном.

В трубке зашипели, как от боли.

– Одну… одну минуточку. – Потом послышался громкий выдох. – Фффух… слава богу… отпустило. Я…

– Кто это? – перебила я.

– Это же я, – произнес голос. – Ой, прости, не слишком-то это информативно. Джейн, это я, Марни.

Я окончательно перестала что-либо понимать. За окном было темно, хоть глаз выколи.

– Марни? – повторила я. – Что… Почему ты звонишь? Ночь на дворе.

– Сейчас не ночь, – сказала она. – Уже почти шесть. Я думала, ты уже встала.

– Что случилось? – спросила я. – Что-то стряслось?

– Ну, – начала она, – ты только не волнуйся. Я просто… Мне кажется, началось. Ну, в смысле, роды. И я подумала… может, ты смогла бы прийти? Я хотела застать тебя до того, как ты уйдешь на работу. Времени наверняка еще куча, я уверена. Но у меня полночи живот схватывает. Я не сплю с трех часов. Его схватывает и опять отпускает, как и полагается, но я так и не смогла уснуть. И ждала, когда можно будет тебе позвонить. Я же думала, ты уже встала.

Мы столько времени прожили вместе, так хорошо изучили мельчайшие подробности в распорядке дня друг друга, что в наших отношениях не оставалось места ни секретам, ни оплошностям, ни сюрпризам. Я могла бы с легкостью, проснувшись однажды утром, начать жить ее жизнью: пить ее чай, ходить в ее фитнес-клуб и мыться ее гелем для душа, говорить ее голосом, употреблять ее словечки – просто быть ей. А она, наоборот, могла быть мной. Она была в курсе всего моего жизненного уклада, всех моих привычек. И прекрасно знала, что я ни разу в жизни не ушла на работу раньше шести утра.