Из жизни кукол - Эрик Аксл Сунд

У Эмилии имелось для сравнения около двадцати записей с образцами голоса, с допросов, которые годами вел скончавшийся недавно полицейский.

— Да. Стопроцентное совпадение. Один и тот же человек.

Голос все еще звучал у нее в голове.

— И это бывший шеф угрозыска Юнсон?

— Как я и говорила: стопроцентное совпадение.

Агрессивный, громкий голос у нее в голове.

А ну встань, засра…

Голос отца Кевина. Известный полицейский, начальство.

Сколько же грязи.

Стокгольм покоится на горной породе, которой шестьсот миллионов лет и которая исполосована трещинными долинами. Они словно морщины на лице, постаревшем от жизни столь безжалостной, что она сокрушила даже гранит.

Между островами Сёдермальм и Юргорден образовался заполненный слезами грабен; кручи Сёдера дышат полной грудью, а берег Юргодена задыхается, едва поднимаясь над водой.

Время шло к полуночи. Кевин сидел у окна спальни в Верином доме, построенном на сломе столетий, и смотрел на расстилающийся под ним Юргордсбруннсвикен.

Вода посерела под лунным светом.

Человек как таковой состоит только из памяти, подумал Кевин и отпустил йойо.

Если с человека содрать кожу, срезать с костей плоть и посмотреть на него, очищенного от веры, надежд и иллюзий, то не останется ничего, кроме памяти.

И никакой правды.

Доискиваться правды — это зачастую все равно что искать подтверждения своим предрассудкам. Можно легко ошибиться. К действительности надо относиться враждебно-критически.

Еще неделю назад его воспоминания были совершенно иными.

Все изменилось на Нюнесвэген, после звонка Себастьяна — тот рассказал о видео, обнаруженных на компьютере.

У Кевина хватило сил только на один ролик. Всего-то минута семнадцать секунд.

Папин голос, безликая комната и голая веснушчатая девочка лет одиннадцати-двенадцати.

Его первым желанием было поехать на Стуран и спалить дом. Потом поехать в Танто и сжечь садовый домик тоже.

Стереть остатки отца, которого не существовало.

Уничтожить свое прошлое и начать все сначала.

Вырвать с корнем воспоминания.

Но Кевин никуда не поехал и ничего не сжег.

Он поехал с Верой, в ее дом на Юргорден.

И вот, неделю спустя, Кевн все еще живет у нее.

Пережевывает отца.

Папа, папа.

Ни о чем другом он практически не говорил.

Как когда трогаешь языком сломанный зуб.

В детстве Кевин иногда представлял себе, как будет, если папа умрет. Каждый раз ему казалось, что это как потерять часть самого себя. Теперь он думал иначе.

Это как избавиться от части себя.

С какой же легкостью начинаешь ненавидеть, если тебя обманули с любовью.

Перед глазами у него стояла мать, в ушах звучали ее обвинения. Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая. Значит, не Веру она видела в сером тумане деменции.

Кевин так и не съездил к матери еще раз. Не позвонил брату, вообще не разговаривал ни с кем, кроме Веры. И договор на продажу дома он тоже не подписал, на телефоне было с двадцать пропущенных вызовов от маклера. И примерно столько же — от брата. Когда звонил Лассе, Кевин не брал трубку. И когда с ним желала поговорить эксперт Эмилия Свенссон, он тоже не отвечал.

Зажав в руке йойо, Кевин улегся на кровать в гостевой комнате Веры.

Вера рассказала про папин шрам. Большой шрам у него на животе, слева — отец показывал его более чем охотно, словно медаль за отвагу. А было самое обычное задержание, безо всякого геройства. Известный наркодилер, которого следовало выдворить с Гулльнарсплан, вытащил нож и пырнул отца в бок. Неглубоко, но все же пришлось зашивать. Теперь Кевин понимал: наверное, человек, переживший несколько инфарктов, находил некоторое утешение в том, чтобы показывать полученный в стычке шрам.

Воспоминания Кевина об отце растворились, как рисовая бумага в кислоте.

А ведь Кевин посмотрел всего один ролик.

Вера сидела за письменным столом. В окнах свистел ветер, лужайка имела унылый вид, а в центре всего висело отражение ее, Веры, ненавистного лица.

Вера включила компьютер и стала открывать папки.

Она соврала Кевину насчет своих отношений с его отцом. Они перестали спать друг с другом не лет пятнадцать-двадцать назад. Скорее, пять лет назад.

Вера щелкнула по папке, озаглавленной “ЛЕТО 2007”.

По словам Лассе из угрозыска, Canon был подключен к компьютеру через USB-порт в 17.43 девятнадцатого августа 2007 года.

Вера стала рассматривать фотографии. Кевин до жути похож на него. Те же глаза, та же линия подбородка, та же кривая улыбка. Вера задержала взгляд на одном снимке, сделанном девятнадцатого августа 2007 года.

У нее подскочил пульс.

Воскресный день девятнадцатого августа 2007 года выдался душным, день позднего лета, и они, ни к чему такому не готовясь, уплыли на лодке в шхеры и поставили палатку. Их последние две ночи вдвоем, последний раз, когда они спали друг с другом.

На фотографии они лежали на солнце, растянувшись на покрывале. Фотографию делал он, поэтому видны были только лица и два поднятых стаканчика с белым вином.

Примерно в то же время на его компьютере появился ролик — нарушение закона.

Вера не сводила глаз с даты. 19.08.2007.

Нельзя быть в двух местах одновременно.

Невозможно ставить палатку в шхерах — и в то же самое время находиться в городе и загружать файлы.

Хватит ли одной фотографии с датой, чтобы очистить его имя?

Наверное, нет, но больше у Веры ничего не было. Ей хотелось вспомнить, что в тот день они покупали вино и заходили еще в какие-то магазины в городе. Все воскресенье ловили солнце и занимались любовью. Само собой, никто не знал, где они.

Даже если ей удастся получить выписку со счета за тот день, она все равно ничего не докажет.

Вера вдруг заколебалась. Может быть, они плавали на шхеры неделей раньше, а фотографии она загрузила неделю спустя? Как вообще датируются файлы с изображениями?

Скрипнул пол, и Вера услышала, как вошел Кевин. Она быстро закрыла фотографию. Может, она ошибается?

Надо знать наверняка.

Кевин положил руки ей на плечи, и она закрыла глаза.