Её несносный студент - Виктория Победа

— Я буду работать, просто не в университете, я не собираюсь сидеть дома, нам еще квартиру оплачивать, — видимо, мое подсознание берет надо мной верх, иначе как объяснить тот факт, что я, оказывается, уже смирилась со всем этим безобразием.

— Нам? — удивленно произносит Егор, прекращая меня поглаживать.

— Нам, — повторяю тверже, чтобы наверняка дошло.

— То есть ты все же не против переехать?

Я ничего не говорю, сверлю его взглядом.

— Это, конечно, прекрасно, Ксюш и я безумно рад, что мы обойдемся без ненужных истерик, но платить я буду сам.

— Егор…

— Тшшш, — он прикладывает палец к моим губам, заставляя замолчать, — так уж и быть, можешь иногда покупать продукты, и бельишко, да, особенно бельишко.

Я краснею, в очередной раз, как девчонка сопливая краснею.

— То есть, тебе теперь белье мое не нравится?

— Нравится, Ксюш, мне в тебе все охренеть как нравится, я это просто так ляпнул, а вообще ты права, не надо бельишка, без него лучше, — я ничего не успеваю ответить, Волков резко опрокидывает меня спиной на диван, сам нависает сверху, — Ксюююшш, а давай сегодня здесь останемся? Тебе же завтра никуда не надо?

— Здесь? — облизываю пересохшие губы. — Но Катя, ее из сада забрать нужно.

— Я деду позвоню, они заберут, Ксюш, давай, а? Ну пожалуйста, я с тобой побыть хочу, малыш, хочу, чтобы ты для меня покричала.

— Вообще-то мне завтра очень даже надо, пары никто не отменял, — я смеюсь, потому что он опять все перепутал.

Но сопротивляться не пытаюсь, потому что незачем, да и бессмысленно. Мне нравится, как он на меня смотрит, нравится это жгучее, неприкрытое желание в его взгляде. Мне вообще в нем все нравится.

Разве могла я подумать, что вот так просто сдамся и поддамся чарам восемнадцатилетнего, дурного мальчишки? Разве могла себе представить, что буду сгорать в его объятьях, таять от его жадных, ненасытных поцелуев, и забывать дышать в его присутствии.

И я не знаю, как это все объяснить, как назвать то, что со мной происходит, кроме как самой настоящей влюбленностью, даже своего рода одержимостью этим засранцем непробиваемым.

И я рада, до чертиков, до фейерверков перед глазами рада, что он вот такой: упертый, настойчивый, упрямый и… терпеливый, очень терпеливый.

Потому что мои тараканы — это отдельный вид искусства, и бороться с ними самостоятельно у меня не получается, а с ним все так просто выходит, так правильно, что порой страшно становится от понимания, как сильно я к нему привязана, как сильно я… его люблю.

Наверное, я могла бы продолжать упираться, называть себя дурой и бесконечно долго заниматься самокопанием, съедая себя изнутри.

Могла бы твердить себе постоянно, что снова на те же грабли наступаю и все происходящее между мной и Волковым — это безрассудство чистой воды.

Но правда в том, что я просто больше не хочу этого делать, не хочу идти наперекор собственным чувства и желаниям, потому что сейчас я тоже счастлива, и причина, конечно, вот в этом мальчишке, улыбающемся самой красивой на свете улыбкой, пожирающем меня своим обещающе-порочным взглядом. Мне хорошо с ним, мне так хорошо, как ни с кем еще не было. И речь вообще не о физиологии, не о плотском, нет, далеко не об этом.

— Ксюш, ты че зависла-то? — он меня в чувства приводит, целует осторожно, едва касаясь моих губ.

— Задумалась, — произношу, улыбаясь в ответ.

— О чем?

— О тебе.

— Обо мне?

— Да.

— И что надумала?

Я не отвечаю, просто притягиваю его ближе и целую, наслаждаясь его близостью.

И поцелуй этот — нежный, опьяняющий — пробуждает в моем теле уже привычную реакцию. Оно меня, конечно, предает, отзывается на каждое касание, каждое поглаживание. И Егор, естественно, это чувствует, усмехается в свойственной ему манере, уверенный в своей неотразимости. Он знает себе цену, прекрасно понимая, насколько хорош.

Я же до встречи с ним вообще не представляла, что так бывает. У меня и опыта не было, точнее был — никакой. С Игорем было просто никак. И я понимаю, конечно, что первый раз он у всех такой, или почти у всех. Но дело в том, что Игоря я так не желала. Не знала даже, что можно так хотеть, до трясучки, до спертого напрочь дыхания, до онемения конечностей.

А с Волковым узнала, испытав что-то нереальное, необъяснимое, тогда в наш первый раз, в душе. И я вообще слабо помню, что со мной в тот момент происходило, потому что такого удовольствия, такого нереального кайфа я никогда в своей жизни не испытывала. А Егор шептал какие-то нежные глупости, вбиваясь в меня с такой силой, что у меня искры из глаз летели.

И я не хочу, вообще не хочу даже думать о том, где он всему этому научился, и о трехлетнем опыте его — я тоже не хочу думать.

Егор тяжело дышит, отстраняется, опираясь на руки, нависает надо мной, рассматривает внимательно мое лицо.

А я не понимаю, что происходит, не понимаю, почему он вдруг остановился.

— Ты чего? Я что-то не так сделала? — спрашиваю, а у самой ком в горле стоит.

И да, я переживаю, несмотря на все его заверения, несмотря на проведенные вместе, незабываемые ночи, я все еще боюсь сделать что-то не так, боюсь его разочаровать. Егор не отвечает, только резко спрыгивает с дивана. И я уже собираюсь подняться следом, но меня разворачивают резко, подхватывают и вынуждают встать на четвереньки.

— Егор…

Я хочу возмутиться, но засранец этот, с замашками диктатора мне не позволяет.

—Тихо-тихо, я хочу на тебя посмотреть, — надавливает на мою поясницу, — расставь пошире ножки, вот так, еще малышка.

Я, словно в каком-то трансе, выполняю его указания, расставляю ноги, позволяя себя разглядывать, выставляя себя напоказ. И все это так пошло, так откровенно и до ужаса горячо. Я дышу часто, поскуливаю от легких, едва ощущаемых прикосновений пальцев к разгоряченной, ставшей слишком чувствительно плоти.

— Пожалуйста…

— Что пожалуйста, детка?

Я сама не знаю, о чем прошу. И сейчас я готова прибить Волкова, за то, что мучает меня, за то, что явно издевается. И поглаживания его эти легкие меня с ума сводят, превращая одичалую, спятившую самку, пробуждая во мне самые низменные инстинкты.

И когда мне кажется, что хуже уже быть не может, я чувствую прикосновение горячего языка и стону, не в силах сдерживаться.

— Боже.

И в ответ на свой стон слышу, как Волков удовлетворенно хмыкает, довольный собой. Сволочь! Гад! Но как же хорошо, как охренительно приятно чувствовать его скользящий между губ язык. Он уничтожит, просто размажет меня этими порочными, до невозможности горячими ласками. И сквозь окутавшее меня безумие, я слышу, как Егор витиевато ругается, лишь на долю секунды оторвавшись от своего занятия.