Лживая взрослая жизнь - Элена Ферранте

День оказался удачным: Виттория была счастлива встретиться со мной. Я позволила себя обнять и поцеловать, Виттория, как всегда, долго меня тискала. “До чего же я тебя люблю!” — сказала она, и мы сразу направились к Маргерите. По дороге она рассказала мне то, что я и так уже знала, но я притворилась, будто слышу об этом впервые: Джулиане было позволено навестить Роберто в Милане считанные разы, и ее непременно сопровождал Тонино. Но теперь он уехал в Венецию, бросил семью — глаза Виттории наполнились слезами то ли боли, то ли презрения, — а поскольку на Коррадо положиться нельзя, она вспомнила про меня.

— С удовольствием, — ответила я.

— Но только сделай все, как надо.

Я решила ее немного подразнить — когда она бывала в хорошем настроении, ей это нравилось. Я спросила:

— В каком смысле?

— Джанни, Маргерита стесняется, а я нет, поэтому скажу тебе все как есть: ты должна сделать так, чтобы Джулиана все время была у тебя на глазах, днем и ночью. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

— Молодец. Мужчинам — запомни хорошенько! — надо только одно. Но до свадьбы Джулиана не должна ему давать, иначе он на ней ни за что не женится.

— По-моему, Роберто совсем не такой.

— Все они такие.

— Не уверена.

— Раз я говорю “все”, Джанни, значит, все.

— И Энцо тоже?

— Да Энцо многих бы переплюнул!

— А зачем же ты ему дала?

Виттория взглянула на меня с радостным изумлением. Потом расхохоталась, крепко обхватила за плечи и поцеловала в щеку.

— Ты прямо как я, Джанни, и даже хуже, оттого-то ты мне и нравишься. Я ему дала, потому что он уже был женат, у него было трое детей, если бы я ему отказала, мне бы пришлось с ним расстаться. А я не могла, я слишком сильно его любила.

Я сделала вид, что удовлетворилась ответом, хотя меня так и подмывало объяснить ей, что это неправильно, что нельзя давать или не давать мужчинам то, что им больше всего нравится, уступая обстоятельствам, что Джулиана уже взрослая и может делать, что хочет… в общем, что они с Маргеритой не имеют никакого права держать под надзором двадцатилетнюю девушку. Но я промолчала, потому что моим единственным желанием было поехать в Милан и встретиться с Роберто, увидеть своими глазами, где и как он живет. Кроме того, мне было известно, что с Витторией опасно перегибать палку: один промах — и она меня прогонит. Поэтому я решила во всем ей поддакивать; тем временем мы уже добрались до дома Маргериты.

Я пообещала матери Джулианы, что буду усердно следить за женихом и невестой. Пока я для пущей важности говорила на хорошем итальянском, Витттория то и дело шептала на ухо крестнице: “Поняла? Вы с Джанниной должны быть неразлучны, спать будете вместе”. Джулиана рассеянно кивала, а Коррадо не спускал с меня насмешливого взгляда — это очень раздражало. Он несколько раз предложил проводить меня до автобуса, и когда, обговорив все с Витторией (непременно вернуться в воскресенье вечером, билеты на поезд пускай оплатит Роберто), я наконец ушла, Коррадо увязался следом. По дороге и на остановке, пока я ждала автобус, он все время меня подкалывал, говорил гадости с таким видом, будто шутит. А главное — прямым текстом попросил опять сделать ему то, что я делала раньше.

— Сделаешь минет, — сказал он на диалекте, — и свободна: здесь неподалеку есть заброшенный дом.

— Нет, мне противно.

— Если я узнаю, что ты сделала это Розарио, я все расскажу Виттории.

— А мне плевать, — ответила я тоже на диалекте, и он расхохотался — до того неправильно я это произнесла.

Я тоже, услышав себя, рассмеялась. Мне не хотелось ссориться даже с Коррадо — так радовала меня будущая поездка. Возвращаясь домой, я стала придумывать, что мне соврать маме, чтобы объяснить поездку в Милан. Но вскоре я убедила себя, что больше не обязана делать над собой усилие и лгать, и потому решительно объявила за ужином, что Джулиана, крестница Виттории, отправляется в Милан навестить жениха, а я обещала ее сопроводить.

— На этих выходных?

— Да.

— Но ведь в субботу у тебя день рождения, мы собирались его отметить. Придет твой отец, придут Анджела и Ида.

На несколько мгновений у меня похолодело в груди. В детстве я очень любила свой день рождения, но на этот раз попросту о нем забыла. Мне показалось, что я обидела не столько маму, сколько саму себя. Я никак не могла научиться ценить себя, превращаясь в фигуру на заднем плане, в тень рядом с Джулианой, в некрасивую компаньонку принцессы, которая отправляется к принцу. Ради этой роли я была готова пожертвовать долгой семейной традицией, свечками на торте, неожиданными подарками. Верно, кивнула я, и предложила:

— Отпразднуем, когда я вернусь.

— Ты меня огорчаешь.

— Мама, не нужно устраивать трагедию на пустом месте.

— Отцу тоже будет обидно.

— Вот увидишь, он обрадуется: у Джулианы очень хороший жених, папа его уважает.

Она недовольно поморщилась, словно чувствуя себя ответственной за мои увядшие родственные чувства.

— Тебя переведут в следующий класс?

— Мама, это мое дело, не лезь.

Она проговорила негромко:

— Мы для тебя больше ничего не значим.

Я ответила, что это не так, а сама подумала: просто Роберто значит для меня больше.

13

В пятницу вечером началось одно из самых безумных приключений, совпавших для меня с наступлением юности.

Ночное путешествие в Милан прошло скучно. Я пыталась болтать с Джулианой, но она, особенно когда я сообщила, что завтра мне исполняется шестнадцать лет, почувствовала себя еще более неловко, чем когда явилась на вокзал с огромным красным чемоданом и битком набитой сумкой и увидела, что у меня с собой только небольшой чемоданчик с самым необходимым. “Мне жаль, — сказала она, — что я потащила тебя с собой и испортила праздник”. После короткого обмена репликами повисла тишина: нам не удавалось нащупать ни верный тон, ни легкость, которая подталкивает быть искренними. В какой-то момент я заявила, что голодна и отправляюсь исследовать поезд в поисках съестного. Джулиана лениво вытащила из сумки приготовленную матерью еду, но сама пожевала только фриттату с пастой[13], остальное проглотила я. Наше купе было переполнено, о том, чтобы разместиться на ночь с удобствами, не могло идти и речи. Джулиана очень нервничала, я слышала, как она все время ерзает; в туалет она не сходила ни разу.

Зато она надолго закрылась там за час до прибытия и вернулась причесанная и слегка накрашенная; она даже переоделась. Мы стояли в коридоре, было еще бледное утро. Она спросила, как выглядит: все ли в порядке, не переборщила ли с макияжем. Я успокоила ее, тогда она немного расслабилась и заговорила со мной нежно и искренне.