Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Для нас это означает два этапа жизни и контактов двух поэтов: ранний футуристический и закончившийся разрывом Лефовский.

Итак, это период мучительного разрыва Бориса Пастернака с ЛЕФом и Маяковским. Выход первого номера «Нового ЛЕФа», куда Пастернак не только дал отрывок из «Лейтенанта Шмидта», но и где был обозначен на обложке как постоянный сотрудник журнала, вызвал шквал критических нападок. При этом важно, что критики Маяковского старались разделить его и Пастернака. Именно этот мотив более всего раздражал Маяковского. Так, на диспуте «ЛЕФ или блеф?» 23 марта 1927 года Маяковский говорил: «Вот еще одна книжка. В этой книжке имеется статья о И. Сельвинском за подписью присутствующего здесь т. Лежнева. Вот что пишет т. Лежнев о двух футуристах, двух лефовцах (курсив наш. – Л.К.): «Маяковский, конечно, не только поэт, но и вождь, глашатай, даже теоретик школы. Этим он коренным образом отличается от Пастернака.

Перед нами не только две разных индивидуальности, но два принципиально различных типа поэтов. Эпоха, в зависимости от своих требований, ставит то одного, то другого в главный фокус литературы. Когда время ломки искусства… выдвигает вперед футуризм и его знаменосца Маяковского, Пастернак остается в тени…» Может быть, это случайно оговорилась безответственная критика об эпохе? Нет, почему? Вот другое имеется – вот «Красная новь». Это второй Полонский, и Полонский с багажом, не только редактор, но и теоретик. Под его редакцией помещаются статьи наших противников. И в одной из статей пишут про Сельвинского: «Он нашел некоторое среднее, какую-то равнодействующую – явление чрезвычайно любопытное, указывающее на то, что Маяковский совершил такую работу над структурой поэтического образа и выражения, которую уже можно вынести за скобки и определить как общее достояние эпохи»[156].

Последние слова принадлежат другу юности Пастернака К. Локсу, и они не могли пройти мимо внимания Пастернака[157].

Еще одна деталь: в сердцевине споров вокруг Маяковского и Пастернака середины – второй половины 1920-х гг. постоянно фигурирует имя Ильи Сельвинского. Здесь же для нас принципиально, что и у Сельвинского, и у его молодых коллег из Литературного центра конструктивистов «маяковский» полемический слой постоянно переплетается с пастернаковским. Для 1927–1929 годов трудно назвать такое сочинение конструктивистов, где бы не обыгрывались стихи Пастернака.

В связи с «Балладой» нас вначале будут интересовать не стихи самого Ильи Сельвинского, но сочинения одного из его последователей («кудреватого митрейки», по словам Маяковского из «Во весь голос») – Константина Митрейкина. В его «ассенизационном» (ср. в «Во весь голос»: «Я ассенизатор и водовоз…» – Л.К.) стихотворении «Ночные рыцари» читаем:

За этими строчками, явно восходящими к «Балладе», сразу же следует: «Спит композитор, дряблый от ласк…» – и через четыре строки снова:

Обратим внимание на то, что у Митрейкина присутствует одно слово – герольды – из пастернаковской «Баллады», то самое, которое употребил А. Лежнев:

Строка же «В груди твоей топот лошадный…» обыгрывается Митрейкиным как бы дважды – и по-маяковски, и по-пастернаковски.

Митрейкин пишет:

Эти строки легко соотносятся с «мостовой моей души изъезженной» Маяковского и, может быть, даже навеяны Пастернаку этим образом, что, собственно, и пародирует Митрейкин. В любом случае ясно, что в стихотворении, датированном 1928 годом, довольно резко задеваются стихи «Баллады» 1916 года.

Возможно, здесь издевательски обыгрывается и неокантианство Пастернака, которое привело в Марбург Германа Когена. Только вместо Когена используется имя другого классика этого направления мысли – Эмиля Ласка из противоположного Герману Когену направления неокантиантства.

Пример из Митрейкина «бьет» напрямую. Однако опыт изучения и анализа стихов конструктивистов в их полемике с Маяковским показывает, что лидером нападения всегда оставался Илья Сельвинский. Сама же полемика велась одновременно практически всеми участниками группы. Но прежде чем обратиться к другим стихам конструктивистов, мы вернемся в начало, в первую половину 1927 года, и посмотрим, что происходило вслед за диспутом «ЛЕФ или блеф?».

Вскоре после диспута Владимир Маяковский отправился в заграничное турне (Франция, Германия, Чехия и Польша). Эта поездка стала темой большого количества стихов Маяковского и нескольких прозаических очерков.

Отметим постоянное использование неизбежного имени Шопена в польских очерках Маяковского в явно неподходящем для Пастернака контексте; столь же назойливо звучали для Пастернака и постоянные нападки на редактора «Нового мира» Вяч. Полонского, достаточно близкого ему в то время, однако неприемлемого для Маяковского, против которого был направлен лозунг «Леф или блеф?».

Наконец, все это оказывалось под названием «Поверх Варшавы», не только явно отсылая к «Поверх барьеров» с их первой «Балладой», но призывая Пастернака прочесть очерки Маяковского как бы вне чисто варшавского контекста. Нам представляется, что из Варшавы Маяковский обращался к Пастернаку с призывом не покидать «Новый ЛЕФ», занять лефовскую позицию в споре с Полонским.

Характерно, что именно в дни, когда печатались очерки Маяковского, Пастернак написал Полонскому письмо о выходе из «Нового ЛЕФа», сообщая о будущем обращении к Маяковскому. Датировано оно 1 июня 1927 года: «Таким, каким вы получились у Полонского, и должен выйти поэт, если принять к руководству лефовскую эстетику, лефовскую роль на диспутах о Есенине, полемические приемы Лефа, больше же и прежде всего, лефовские художественные перспективы и идеалы. Честь и слава Вам как поэту, что глупость лефовских теоретических положений показана именно на Вас, как на краеугольном, как на очевиднейшем по величине явлении, как на аксиоме. Метод доказательства Полонского разделяю, приветствую и поддерживаю. Существование Лефа, как и раньше, считаю логической загадкой. Ключом к ней перестаю интересоваться. Разрыв этот для меня нелегок. Они не хотят понять меня, более того, хотят не понимать»[158].